– Мы нерешительны, – пробормотала Ангелина.
– И больше ничего? – осведомился Чурин.
– Еще взрывы. За своей хибарой каждый приглядит, а в доме, где полно квартир, бомбу заложить проще. Народ это в расчет принимает – люди у нас с соображением. Взрывы-то не прекращаются, шесть хибар ими сметено… и автобус. Ваш дом пока стоит, но народ считает, что и вы хлебнете. Когда-нибудь и вас подорвут.
– Народ бы не возражал, – промолвил Игнат Мартынович.
– Я рад услышать ваш голос, – сказал Чурин. – Вы, кажется, чем-то владеете… обладаете.
– Ничем, – сказал Игнат Мартынович.
– Я об информации, – сказал Чурин. – Покушение на меня не готовится?
– Вряд ли.
– Вы меня успокоили, – сказал Чурин. – Вы – умудренный, поживший человек… ответьте мне откровенно. В старину было лучше?
– Не было, – ответил Игнат Мартынович. – Никогда не было. Я бы помнил.
ВЗБИВАЯ кулаком трансформирующуюся от ударов подушку, представитель государства Чурин ходит по спальне в раздумиях, имеющих прямое отношение к судьбе его родины.
Голову Чурина раскаляет мрачная подборка из войн, бунтов, революций, лагерей, коллективизации – в спальне появляется Ангелина Лапикова.
На ней только застиранная комбинация.
Женщина выпячивает грудь. Проводит рукой по волосам.
– Вы меня узнаете? – спросила она.
– Что это за разговор? – проворчал Чурин.
– Вы впустили меня к себе. Спасли нас с Мартынычем от смерти. Я обязана с вами лечь.
– Нет, – поспешно сказал Чурин. – Я тебя не принуждаю.
– Тогда это дар. И вам придется его взять. Взять меня… иначе я не засну.
– И не спи, – процедил Чурин. – Сколько можно спать! Я применительно к тебе, как к народу.
– О народе я бы поговорила, – сказала Ангелина.
– Поболтай о нем с Мартынычем – он говорит немного, но весомо.
– А что с дровами? – спросила Ангелина.
– Бесплатно дров я тебе не дам. Сначала тебе, потом прочим, и склады опустеют, принципы нарушатся. Завтра спозаранку вы с Мартынычем отсюда исчезнете. В будущем у моего дома не стойте – одного раза с вами мне за глаза.
– Свою заботливость о простых людях ты проявил, – пробормотала Ангелина.
– Меня захотелось распросить вас, отчего же вы такие покорные. Тебе понятно?
– И ежу понятно, – сказала Ангелина. – Может, мне Мартыныча разбудить и вместе с ним до рассвета уйти?
– Ты не горячись. Я говорил тебе: не спи, но ты ложись и спи. Я вас не выгоняю. Когда взойдет солнце, вы бесконфликтно, добровольно удалитесь сами. И… прими! Уноси с собой понравившееся тебе кресло – пусти его на растопку. Растрезвонь по округе о моей щедрости.
ПО КРОМКЕ леса едет гусеничный вездеход. Им рулит Александр Евтеев, разгоняющий его до предела, несмотря на видимые сложности с управлением.
Рискуя прикусить язык, слизывающий пот Александр Евтеев борется.
Скучающую Марину Саюшкину тряска и метания не будоражат. Деревья, снег, они обозреваются ею и вместе, и друг от друга отдельно; получаемые впечатления негативны.
Вина перекладывается на Евтеева.
– Я все здесь знаю, – проворчала Саюшкина. – Мне неитересно кататься по району, который я ногами весь исходила – пейзаж-то прежний. Проносится быстрее, но более занимательным от этого не становится. Я бы осталась в салуне. Чего мы оттуда сорвались?
– Мы едем искать твоего отца, – сказал Евтеев. – Мы его уже ищем.
– Я не предлагала его искать, – промолвила Саюшкина.
– Это, Марина, тебя не красит. Как любовница, планку ты держишь, но, как дочь, пала ты весьма низко. После взрыва вашего дома лично ты благодаря мне на улице не осталась, а что выпало твоему отцу, похожая удача или неприкаянное бродяжничество, он нас не оповестил. От него ни слуха, ни духа. Ты мне не напомнишь, почему вы с ним кто куда разбрелись?
