Уперевшемуся рецидивисту подобное давление видится симптоматичным.
– Узрев на дороге труп, – промолвил «Косматый», – ты мне, наверно, расчистить для него место укажешь. Слезай, приехали, скажешь ты. Гнидой будешь, если скажешь.
– Одного мы между нами разместим, – пробурчал Иван Иванович, – а куча и не предполагается: не война нынче, и не эпидемия.
– Выходит, у тебя недобор.
– Я не алчный, – сказал Иван Иванович. – От дополнительной копейки не откажусь, но чего себя накручивать. Хвала Богу за то, что имею.
– Хлеб твой насущный покойниками подванивает, – заметил «Косматый». – С огорода-то не подъедаешься? Чем он у тебя засажен?
– Он у меня не раскопан.
– А живность, кроме лошади, есть? – спросил «Косматый».
– Она была у фермера, и что с ней теперь станется, неизвестно. Прискорбно, «Косматый». Сельская тема тебя не отпускает.
– Я, Иван Иванович, ломаю голову на тем, чем заняться, – признался «Косматый». – После того, как в моем прежнем мире я выпал в осадок, мне думалось, что долго я не протяну, печаль с тоской меня порубают, но я их удары выдержал, и они свои сабли попрятали. Пожить, я еще поживу. Из салуна меня не гонят, хозяин там кореш наиславнейший, однако существовать старушкой-приживалкой мне наскучивает. Хочется чувствовать себя мужиком. Не бабкой-старушкой, немощной дурой… силушки у меня, конечно, в обрез, но мужик – это мужик, и урывать пропитание ему надлежит самому: воровством, грабежами, честным трудом, наконец.
– Ты склоняешься к честному? – спросил Иван Иванович.
– Звучит совсем незаманчиво. Вставай ни свет, ни заря, и крутись, как белка в колесе, как балеринка под храп из зала… но коровы мычали так жалостливо. Если построить у коровника домик, я бы в него, глядишь, и переехал. Кто впереди нас на лыжах?
– Почтальон, – ответил Иван Иванович.
Размеренно передвигающий лыжами почтальон Гольцов, оглянувшись, пугается догоняющих его саней, но лошадь, не доезжая до него, встает, и Гольцов видит сидящего вместе с могильщиком Михаила «Косматого» и впадает в боязнь, предыдущую значительно превышающую.
– Куда путь держим? – спросил Иван Иванович.
– По работе, – пробормотал Гольцов. – Почему вы за мной припустили?
– Лошадь нас понесла, – пояснил «Косматый». – Вздумала проверить, сделает ли она лыжника. Чего ты весь скукожился?
– Я не о себе волнуюсь, – ответил Гольцов.
– А о ком? – спросил «Косматый».
– О стариках.
– О нас, что ли? – поинтересовался Иван Иванович.
– О тех, кто пенсию ждет и без нее умрет, – ответил Гольцов. – Как вы прознали? Вам не стыдно? «Косматый» -то рецидивист, но о вас, Иван Иванович, я… зря! Все вы сволочи!
– Слова ты не выбираешь, – сказал «Косматый», – но сейчас и не надо – говори, как умеешь. Разъясняя нам, от чего ты нас оскорбляешь. Говори!
– Я везу пенсию, – сказал Гольцов, -, а вы ограбить меня нацелились. Как мне оставаться спокойным?!
– Мы не думали тебя грабить, – промолвил Иван Иванович.
– Нет? – удивился Гольцов.
– Нет.
– И не думали, и не станете? – осведомился Гольцов.
– Ты, почтальон, ополоумел, – сказал «Косматый». – Ладно бы тебя настигли незнакомцы, но нас-то ты знаешь, и тебе бы не психовать, а ликовать, что в лесу к тебе подъехали мы. Пристраивайся за нашими санями, и тебя никто не обидит. Деньги ты через лес довезешь.
– Спасибо, «Косматый», – сказал Гольцов. – Не обижайся на меня, я же не сдуру – я из-за подхода с умом. Я ведь что подумал: сани у Ивана Ивановича не прогулочные, Иван Иванович перемещается на них одиноко, а тут «Косматый» – преступник. А Иван Иванович – могильщик. Они меня грохнут, заберут наличность, труп в сани и поскакали… лыжи бы с трупа сняли?
