– Даун ты, почтальон, – сказал «Косматый». – Насчет лыж ты смешно, признаю…
– Лыжи мы бы не сняли, – переглянувшись с улыбающимся рецидивистом, усмехнулся Иван Иванович.
– На ваши сани вы бы положили меня на спину, и лыжи бы торчали! – захохотал Гольцов. – Выше вас! Куда вам до моих лыж!
ПРИНИМАЯ в своем доме Александра Евтеева и представителя государства Чурина, морально раздавленный лесник Филипп опущенную голову поднимать не желает. Евтеев въедливо рассматривает интерьер, Чурин настороженно глядит на понурого, но опасного лесника; по вызывающей гримасе Изольды Матвеевны несложно определить, что она подумывает схватить ружье и перестрелять всех пришедших.
– Быть в вашем доме для меня познавательно, – промолвил Евтеев. – Он выражает вашу сущность. Скрывает ее – так тоже можно сказать. О том, что случилось с домом фермера, вы, по-вашему, узнали от нас. Получается, что взрывали не вы. Пока получается?
– Я ничего не взрывал, – процедил лесник.
– Вы, мадам, это, разумеется, засвидетельствуете? – поинтересовался Евтеев у Изольды Матвеевны.
– Мой племянник – не террорист, – ответила она. – Обратное не доказано.
– Да я доказывать особо и не рвусь, – сказал Евтеев. – Я из спецслужб, и чтобы его пристрелить, мне достаточно просто поверить в его виновность. Я уберу его, а вами, тетя, займется он – представитель государства.
– Он займется мною, как женщиной? – спросила Изольда Матвеевна.
– Как сообщницей, – ответил Евтеев. – Для прояснения ситуации сначала, может, и как женщиной… возьметесь?
– Воздержусь, – пробормотал Чурин.
– Привлекательной он вас не находит, – сказал Евтеев. – Поэтому вам грозит лишь выстрел. Из моего пистолета. Вы все-таки женщина, и такой расклад вас расстраивает. В вашем доме есть женщина и посвежее. Не позовете?
– Для насилия? – спросила Изольда Матвеевна.
– Вы были счастливы, если бы мы над ней надругались, но мы ее допросим и отпустим, – сказал Евтеев. – Пригласите к нам жену фермера.
– Ее здесь нет, – покачал головой лесник. – Когда она сказала о каком-то взрыве, я посчитал, что ей почудилось, а она и вправду услышала и ощутила. Мой сын мертв, сказала она… и муж. И с тобой я не останусь! Собралась и ушла. На меня наплевала…
– Не переживай, мой мальчик, – нежно сказала Изольда Матвеевна. – Все выправится, чувства размякнут, время острые края притупляет!
– Да, – вздохнул лесник. – Нужно потерпеть…
ПО ГЛАВНОЙ дороге, позволяющей двигаться по ней к новым, не столь диким местам, обособленно идет безжизненная Анна Каткова.
Второй находящейся в пути фигурой дорогу преодолевает шагающая рядом с Анной и не совсем равнодушно смотрящая вдаль Вероника Глазкова, чьи глаза покрыты той же затуманенностью, что и у Катковой.
Обе женщины обременены тяжелыми сумками.
– Вместе идти не скучно, – сказала Вероника.
– Ехать здесь не на чем, – отозвалась Анна. – Прежде был автобус, но он больше не ходит.
– На трассу ему не выйти, – кивнула Вероника. – Если вы о том, чьи остатки у салуна ржавеют. Его, говорят, взорвали.
– Я не удивлена.
– Да и меня ничем не удивишь, – сказала Вероника. – Когда вы показались из леса, я поймала себя на мысли, что нам с вами в одну сторону. И я этому не удивилась. Остановилась и стала вас поджидать.
– Я подошла, и мы пошли.
– Мы обе желаем отсюда убраться, – сказала Вероника. – У меня несчастье личного свойства – моего жениха прямо при мне… чисто сработали.
