– Хохота я вроде не вызываю, – промолвил Саюшкин.
– И еще… что он там говорил… суровый и боевитый?
– Скорее, суровый и осмотрительный, – ответил Саюшкин.
– Так даже лучше! – воскликнула Марина. – Если он закипит, ты его остудишь, покажешь ему безопасный маневр, прекрасно, отец! Все просто чудесно!
ПОДПИТЫВАЕМЫЙ настроенностью на схватку Александр Евтеев, подобно ледоколу, вспарывает ногами снег, значительно облегчая продвижение бредущим следом Алексею Кирилловичу и Марине.
Девушка переносит трудности без страдальческой мимики; она видит перед собой спину отца и, чтобы тепло поглядеть на Евтеева, ей приходится выгибать шею.
У кривящегося Алексея Кирилловича шея к плечу от переутомления клонится.
– Пока дойдешь, умаешься, – проворчал Саюшкин. – Мои силы беспредельны – нет… и знанием того, куда мы идем, они не прибавляются. Вездеход нельзя было взять?
– Он сломался, – ответил Евтеев. – Когда представитель государства мне об этом сказал, я сделал вывод, что вездеход или сломан, или исправен.
– И в чем глубина подобного вывода? – спросил Саюшкин.
– Для меня она очевидна, – промолвил Евтеев. – Помимо всего прочего, и она… вас дочь упросила со мной пойти?
– Отношения у нас без сусальности, но в роковую минуту она может на меня положиться, – сказал Саюшкин.
– Я тронута, папа, – сказала Марина.
– Прими, как должное, – улыбнулся Саюшкин.
– Вы толкаете вашу дочь к извращенцам, – сказал Евтеев. – Если бы вы со мной не пошли, то и она бы не пошла – я позволил ей идти из-за вас, из-за вашего гипотетического содействия… вы ворчите, и ноги у вас уже сейчас ватные. Причина едва ли в усталости.
– Извращенцами меня не запугаешь, – заявил Саюшкин. – А о том, что, не пойди я, и она бы не пошла, я не подумал. Хмм… мне думается, она бы пошла.
– Естественно! – воскликнула Марина. – Я бы побежала! На вездеходе ты бы от меня уехал, но на своих двоих тебе от меня не оторваться. В юрту извращенцев ты зайдешь не один!
– С нами, – сказал Саюшкин.
– С крепко сжимаемым пистолетом, – процедил Евтеев. – Им его у меня не выбить…
СЖИРАЯ пылающим взором стоящую перед ним юрту, Александр Евтеев не видит того, с какой убийственной составляющей смотрит на него самого Алексей Кириллович Саюшкин.
От Марины сфокусированная в глазах отца и адресованная Евтееву смертоносность не укрылась.
Что подумать, Марина не знает.
Озабоченная девушка переводит взгляд на юрту.
– Они в юрте? – спросила Марина.
– За жертвами они далеко они не отходят, – ответил Саюшкин. – Народ их не трогает лишь потому, что они его не донимают – тех, кто шляется поблизости, ловят, но в дальние рейды не выходят. Если в юрте никого, мы, разумеется, не уйдем?
– Вы с дочерью можете уходить, – сказал Евтеев.
– Моя помощь вам уже без надобности? – осведомился Саюшкин.
– Когда я о ней заговаривал, меня расшатывала неуверенность, а сейчас я вижу эту юрту, и меня подгоняет злобный кураж. Гнилой шаткости во мне не осталось. Со все пребывающим настроем я охотно совершу тут противоправное действие. У вас чистые руки?
– Вы спрашиваете, была ли на них кровь? – переспросил Саюшкин.
– Кровь – не грязь, – пробормотал Евтеев. – О ней не скажешь: была, и я ее смыл – пролитая кровь на нас навсегда. Вы ее кому-нибудь пускали?
– Ни разу, – ответил Саюшкин.
– В юрте пустите. Чтобы я вас потом не застрелил, вам следует стать моим соучастником, который на меня не настучит. Вашу дочь пачкаться в крови я не заставлю. Тебе бы, детка, с нами не ходить. В лесу ты как, не отсидишься?
