Не суди - страница 17

От этих мыслей становилось жутко и очень страшно. Страх, положительно, обволакивал меня, не давая ни одной минуты думать об ином. Куда бы ты не шёл, с кем бы ты не разговаривал, что бы ты ни делал, всюду тебе сопутствовал страх и состояние обреченности и беспомощности в борьбе с ним.

Сколько мыслей, сколько дум. Особенно в пути на пароходе от Ульяновска до Куйбышева.

Отделавшись от людей, в частности от Чайки и его рыдающей жены, которая была уверена в том, что в Куйбышеве Чайка будет арестован, я ухожу на корму и часами простаиваю у перил, глядя только вниз, только в воду, только на зыбь, оставленную пароходом. А мысли неупорядоченные, скачущие с предмета на предмет, но всё время связанные с виденным, слышанным и пережитым за последние полтора месяца. И время от времени одна и та же мысль преследует тебя: а что, если сейчас – за борт и в воду, благо – плавать не умею, быстро пойду ко дну, и всему конец.

За нею набегает следующая мысль: «как можно, ведь это же самоубийство. Как может коммунист, вместо борьбы за правду, кончать жизнь так нелепо, без борьбы, как самый типичный мелкобуржуазный интеллигент, не имеющий идейной опоры в жизни. Да, но я могу сделать так, что это будет не самоубийство, а несчастный случай. Вот этот прут свободно вынимается из гнезда, а … его возьму и положу на пол, а сам – в воду и конец. Конец думам, раздирающим тебя и жгущим тебя, как огнем, конец страху этому – впервые за всю революционную жизнь появившемуся чувству. А главное – это самый благоприятный исход для семьи, для жены, для трех детей, для друзей и товарищей. Несчастный случай – тяжело, печально, но умер коммунистом, преданным делу революции.

– Да, но ведь самоубийство, это не только признак слабости, но и признак какой-то вины; если я ни в чём не повинен, то, что бы со мной не было, и что бы со мной не делали, я должен бороться за свою невиновность».

И тут впервые у меня появилась мысль, которая потом – в тюрьмах, кабинетах следователей – получила свое практическое объяснение: а как же бороться? Если ты борешься с царской полицией и охранкой, это одно – ты ведешь борьбу с существующим строем, ты знаешь, что на твоей стороне общественное мнение. Ты знаешь, что ты выразитель лучших благородных дум народа. А сейчас тебя берут, лупят свои же советские люди, коммунисты, называют врагом народа, и ты не только не имеешь поддержки у народа, но он презирает тебя, как человека, который хочет у него отобрать все завоеванное кровью и жизнью отцов, братьев, матерей и сестер. А ведь этой кровью я сам завоевывал всё, чем мы живем и дышим.

Что же это такое? Что творится? Почему с каждым днем всё больше и больше исчезают люди, творцы новой жизни, люди, известные народу, любимые народом, люди, уважаемые за идейность и принципиальность? Почему каждый день раздаются выстрелы и коммунисты кончают жизнь самоубийством?

Особенно меня не оставляет мысль о самоубийстве Гамарника и расстреле Якира.

Нахлынули воспоминания, и целая «галерея» замечательных людей и замечательных дел отвлекли меня от мрачных мыслей о бренности жизни».

Тяжёлая, во всех отношениях, получилась эта глава – сочувствую вдумчивому читателю. Мне тоже оказалось тяжело пропустить через себя сделанные «раскопки» о событиях и людях. Мучил вопрос: кто начал и чем всё закончится? Каково будущее моих детей и внуков? Всё страшное, что происходило, – в природе человечества или отдельных уродов? Но чтобы завершить эту главу, я должен войти в самое начало. Мне больно это делать: честные люди поколения моего отца и сам отец, прочитав следующие страницы, могли бы посчитать свою жизнь великой ошибкой. Облегчает мои мучения цитирование интервью