«Это… не так отвратительно, как я думала», – наконец произнесла она. Для королевской похвалы это было почти эквивалентом бурных оваций. «По крайней мере, здесь нет птиц, которые спотыкаются».
Аларик позволил себе едва заметный вздох облегчения. «Я старался, Ваше Величество. Реки, на мой взгляд, более податливы для метафор государственного управления. И менее склонны к несанкционированным полетам в сторону банальности».
«Хм. Реки», – повторила Королева, снова уставившись в текст. «А что ты скажешь насчет этого?» Она ткнула пальцем в другой абзац своего первоначального творения. «Вот здесь я пишу, что оппозиция – это как сорняк на безупречном газоне нашего государства, который нужно выпалывать каленым железом эстетики!»
Аларик едва не застонал. «Ваше Величество, при всем уважении, «каленое железо эстетики» звучит так, будто вы собираетесь пытать людей красотой. Что, конечно, оригинально, но может вызвать некоторые… логистические трудности при исполнении. И потом, сорняки… они такие предсказуемые. Может, оппозиция – это скорее… диссонанс в идеально слаженной симфонии вашего правления? Диссонанс, который лишь подчеркивает гармонию целого, если его правильно… аранжировать?» Он сам не всегда понимал, что несет, но главное было говорить уверенно и с умным видом. Иногда это срабатывало.
Королева нахмурилась, обдумывая. «Диссонанс… Аранжировать…» Она посмотрела на Аларика так, будто он был сложным математическим уравнением, которое она почти решила, но в последний момент забыла таблицу умножения. «В этом что-то есть. Звучит… концептуально».
В этот момент дверь без стука отворилась (видимо, стук в этом замке считался проявлением непростительной мягкотелости), и в комнату вошел человек. Он был невысок, одет в безупречно скучный серый камзол и носил на носу очки в тонкой оправе, которые придавали ему вид либо очень умной совы, либо очень дотошного налогового инспектора. Это был лорд-канцлер Бонифаций. Его появление было таким же тихим и неотвратимым, как наступление осени или очередной финансовый кризис.
«Ваше Величество, – произнес он голосом, лишенным каких-либо интонаций, будто слова для него были всего лишь набором стандартных деталей. – Утренняя почта. И… – он едва заметно скосил глаза на Аларика, – некий… э-э-э… вопрос, требующий вашего мудрого решения относительно нового придворного оформителя текстов».
Аларик понял, что «оформитель текстов» – это он. И что слово «оформитель» в данном контексте звучало почти как «подопытный кролик».
Королева Элоиза махнула рукой в сторону почты. «Почта подождет. А это, Бонифаций, – она кивнула на Аларика с таким видом, будто представляла редкий и слегка опасный экспонат, – месье Аларик Ветреный. Мой новый… литературный советник».
Бонифаций поднял бровь. Это было едва заметное движение, но в нем читалось столько скепсиса, сколько не поместилось бы и в трехтомный трактат «О вреде скоропалительных кадровых решений».
«Литературный советник?» – переспросил он, и в его голосе послышалось что-то похожее на скрип несмазанной бюрократической машины. «Весьма неожиданно, Ваше Величество. Обычно вы предпочитали выражать свои мысли… более непосредственно». Под «непосредственно», очевидно, подразумевались указы, начинающиеся со слов «Повелеваю!» и заканчивающиеся «Несогласных – на дыбу!».
«Времена меняются, Бонифаций, – заявила Королева с видом человека, только что открывшего новый континент (в данном случае, континент метафор). – Сила слова не менее важна, чем сила… ну, ты понимаешь». Она снова махнула рукой, едва не смахнув чернильницу. «Месье Ветреный будет помогать мне оттачивать формулировки для нового Манифеста. Чтобы он был не только грозен, но и… поэтичен».
