Бонифаций посмотрел на Аларика так, словно тот был экзотической болезнью, от которой еще не придумали вакцины. «Поэтичен. Разумеется. Весьма практичный подход к государственному управлению». Он сделал едва заметную паузу. «Надеюсь, его… поэзия… не будет слишком дорого обходиться казне? И его лояльность проверена соответствующими службами?»
Аларик почувствовал, как по спине снова пробежал знакомый холодок. Этот серый человек был куда опаснее, чем казался.
«Его лояльность, Бонифаций, – отрезала Королева, – это моя забота. А что до казны… талант бесценен. Особенно если он помогает выразить величие моего замысла так, чтобы это поняли даже самые… э-э-э… альтернативно одаренные подданные». Она одарила Аларика взглядом, который можно было трактовать как «еще одна бездарная строчка – и ты узнаешь цену своему таланту в очень твердой валюте».
«Как скажете, Ваше Величество», – Бонифаций чуть склонил голову, но глаза его за стеклами очков остались холодными и внимательными. «Тогда, если позволите, текущие дела…»
Первая «творческая сессия» была окончена. Аларик остался с ворохом королевских идей, от которых волосы на голове вставали дыбом (если бы они у него там еще остались в достаточном количестве после такой ночи), и с неприятным ощущением, что за каждым его шагом теперь будет следить пара очень проницательных серых глаз. Контракт был подписан – не чернилами на пергаменте, а страхом и отчаянной надеждой. И Аларик очень хорошо понимал, что душа в этом контракте была не единственным предметом торга. Редактура королевских мыслей обещала быть занятием не просто сложным, а смертельно опасным.
Глава 3
Дни потекли, как патока в холодный день – тягуче, медленно и с отчетливым привкусом безысходности, который здесь, при дворе Ее Величества Элоизы, казался таким же неотъемлемым элементом атмосферы, как и вездесущий аромат паленых бинтов. Аларик начал привыкать к этому запаху. Не в том смысле, что он ему нравился – нет, от него по-прежнему хотелось чихать и думать о вечном, желательно где-нибудь очень далеко отсюда. Но он перестал быть шоком, превратившись в фон, в часть абсурдной мозаики королевской жизни.
Он видел Королеву каждый день. Их «творческие сессии» проходили в ее кабинете, который одновременно служил и малой тронной залой, и, судя по количеству зеркал странной формы, репетиционным залом для одного очень эксцентричного танцора. Королева Элоиза фонтанировала идеями для Манифеста с энергией вулкана, которому срочно нужно было избавиться от излишков магмы. Идеи эти были одна другой замысловатее и дальше от здравого смысла.
«Аларик! – могла она воскликнуть, врываясь в его временную каморку, которую ему выделили рядом с кладовкой для сломанных танцевальных туфель. – Мне приснилось! Манифест должен начинаться с утверждения, что гравитация – это всего лишь дурная привычка, от которой нация должна избавляться путем интенсивных прыжков под музыку модерн!»
Или: «Месье Ветреный, я тут подумала… А что, если мы объявим все круглые предметы вне закона? Круг – это замкнутость, стагнация! А нам нужен прорыв, острые углы, понимаете? Манифест должен это отразить! Запретить круглые монеты, тарелки, головы… ну, с головами, может, погорячилась, но вы поняли идею!»
Аларик понял. Он понял, что его работа здесь сродни работе канатоходца над пропастью, кишащей крокодилами, причем крокодилы эти обладают скверным характером и очень специфическими литературными вкусами. Он научился слушать, кивать с самым умным видом, на какой был способен, а потом осторожно, как сапер на минном поле, предлагать «небольшие стилистические улучшения».
