«Ваше Величество, идея с гравитацией – это, безусловно, прорыв! – говорил он, старательно избегая ее взгляда, в котором уже загорался огонь фанатичного реформатора. – Но, возможно, для начала мы могли бы сосредоточиться на преодолении гравитации… метафорической? Гравитации устаревших идей, например? Это подготовит нацию к более… радикальным прыжкам в будущем».
Иногда это срабатывало. Королева, которой нравились умные слова, даже если она не всегда понимала их точный смысл, могла задуматься и сказать: «Метафорическая гравитация… Да, в этом что-то есть. Звучит… весомо».
Именно так, по капле, Аларик начал вплетать в безумную ткань королевского Манифеста свои собственные нити. Очень тонкие, почти невидимые. Он льстил, он восхищался (сквозь зубы), он цитировал несуществующих древних философов, которые, по его словам, предвосхитили гениальные идеи Ее Величества. И между делом, под видом «улучшения стиля» или «придания большей глубины», он вставлял фразы, которые могли бы быть истолкованы двояко.
Например, когда Королева потребовала главу о «безусловной радости подчинения воле монарха», Аларик предложил формулировку: «Истинная свобода гражданина раскрывается в гармоничном единении с мудрыми устремлениями Правителя, ибо лишь в общем танце нация обретает свое подлинное Я». Королеве понравилось слово «танец» и «подлинное Я». Аларик же надеялся, что кто-нибудь когда-нибудь задумается о том, что «гармоничное единение» не всегда означает слепое повиновение, а «мудрые устремления» неплохо бы для начала проверить на адекватность.
Маленькая победа случилась через неделю. Королева, перечитывая очередной «отшлифованный» Алариком кусок, где говорилось о необходимости «внимательного вслушивания в биение сердца каждого подданного, дабы симфония государства звучала без фальши», вдруг хлопнула в ладоши.
«Вот! Вот оно! – воскликнула она. – «Биение сердца каждого подданного»! Это же так… так глубоко! Так современно! Бонифаций! – крикнула она так, что лорд-канцлер, появившийся в дверях с неизменной стопкой бумаг, едва не выронил их. – Запишите! Мы учредим новый государственный праздник – День Внимательного Вслушивания! И все должны будут носить на груди маленькие стетоскопы! И танцевать танец чуткости!»
Бонифаций посмотрел на Аларика. Взгляд его был подобен взгляду энтомолога, обнаружившего в своей коллекции новый, особенно вредоносный вид насекомого. Но он лишь сухо поклонился: «Как всегда гениально, Ваше Величество. Стетоскопы. Непременно».
Аларик почувствовал укол чего-то похожего на смесь злорадства и ужаса. Он всего лишь хотел сказать, что правителям неплохо бы интересоваться мнением народа. А получил… День Внимательного Вслушивания со стетоскопами. Да, работа на грани абсурда имела свои побочные эффекты.
Но Королева была довольна. Она даже наградила Аларика мимолетной улыбкой, которая была почти человеческой. «Продолжайте в том же духе, Ветреный, – сказала она. – Кажется, я нашла себе не просто оформителя, а… почти соавтора».
«Почти соавтор» тем временем ощущал на своей спине цепкий взгляд лорда-канцлера. Бонифаций не говорил ничего, но его молчание было красноречивее любых угроз. Он наблюдал. Он ждал. И Аларик знал, что каждый его неверный шаг, каждая слишком смелая метафора, каждое неосторожное слово тщательно коллекционируется этим серым человеком в очках. Танец на лезвии продолжался, и лезвие становилось все острее. А запах паленых бинтов, казалось, становился все гуще, пропитывая не только одежду, но и сами мысли.
