У ворот уже нас ждёт Василий на своём УАЗике.
Бабушка устроилась рядом с ним, на пассажирском сидении, а я забираюсь назад.
Успеваю заметить, что на коленях бабушка держит деревянную шкатулку, свою сокровищницу, как в детстве я её называла. И мне жаль немного вещицы, которые там. Ведь некоторые самой бабушке в наследство достались от её бабушки — дочери тех самых ссыльных революционеров, чья кровь, порой, даёт о себе знать и во мне.
Прыгая по ухабам нашей убитой в хлам дороги, Васькин УАЗ несёт нас в сторону города. Но проехать мимо поселковой администрации никак не получается — путь только один. А здесь нас уже ждут.
Карпыч едва ли не наперерез машине бросается.
— Стой! Стой, окаянные! — орёт и руками машет.
Васька тормозит.
Пухлое красное лицо поселкового главы появляется в окне.
— Урусовы! Стервы! Вы что ж это натворили, а? Мне сейчас от губернатора звонили! Теперь проверками замучают, инспекциями… А в школе водопровод не доделан. В столовой, где наших аграриев потчуют, новое кухонное оборудование не завезено… Ой, что будет?! Ты, Санька, совсем там в своём городе охренела! Родное село не ценишь? Не могла что ли ноги перед этим богачом раздвинуть, а?
Я сжимаюсь в комок от его обвинительных речей, а главное от той истерики, что сквозит в голосе бедняги… Низко мстит Демидов. Грязно. Знает же, что финансирование в селе — с гулькин нос. Наш Карпыч всё пороги районной администрации обивает, но и там ответ один: «Денег нет, но вы держитесь». А штрафы на него выписывают. Проверяющим службам и дела нет до того, что все недостатки давно были бы устранены, если бы все проекты финансировались нормально. Но Карпыч у нас честный, откаты не признаёт.
Из-за этого мне особенно стыдно и обидно. Знаю же, что бьётся он, как рыба об лёд. Потому и ухватился за такую гадкую идею, как продажа моей девственности. Это он не со зла, а от отчаяния, как и бабуля.
Я вздыхаю.
А бабушка показывает Карпычу свою сокровищницу.
— Не переживай, Анатолий, прорвёмся, как молодёжь говорит. Сейчас золотишко продам — и тебе на водопровод будет.
Карпыч утирает слезу.
— Золотой ты человек, Никитична, — говорит он. — Пущай бог тебя хранит. И прости, что на внучку твою наорал. И ты, Санёк, — уже ко мне, — прости.
Киваю:
— Ничего страшного. Я понимаю. Вы же не со зла.
— Здоровья вам, и Семенычу скажите, чтоб поправлялся скорее. А то мне на рыбалку не с кем…
Наконец, отпускает нас, и мы мчимся в город.
Сначала бабушка просит остановить возле лавки своего знакомого — Израиля Исааковича Броймана. Я удивлённо оглядываю заведение, в котором мы оказываемся. Столько лет прожила в городе, а о том, что здесь самая настоящая лавка старьёвщика есть, и предположить не могла. Впрочем, бабушка с дедушкой делали всё возможное, чтобы я не думала, откуда берутся деньги и уж точно не бегала по ломбардам.
Сейчас старый еврей, которого окружают настоящие антикварные диковины, с важным видом рассматривает всю, выложенную бабушкой на стол, ювелирку.
— Дореволюционные вещи, говоришь, — уточняет он. Бабушка кивает, а ростовщик называет цену в три раза ниже той, которую действительно стоит отдавать за эти вещи.
Бабушка препирается довольно долго. Там одно кольцо из червонного золота с огромным рубином тянет в два раза больше, это даже мне понятно.
Спор наконец угасает: они всё-таки сходятся в цене. Конечно, бабушка погорячилась, когда обещала с этих денег ещё и Карпычу помочь, но на лечение дедушке точно хватит.
