Поднимаюсь, бреду туда, где заходится аппарат, снимаю трубку, подношу к уху, нервно накручивая провод на палец.
— Алло…
— Здравствуйте, это Пётр Викторович…
— Пётр Викторович? — я усиленно припоминаю знакомых с таким именем.
— Вы же Александра Павловна Урусова?
— Да…
— Так вот, я лечащий врач вашего дедушки… Павла Семёновича…
Это действует, как холодный душ. Да что там — как ушат ледяной воды. Аж плечами передёргиваю, норовя её стряхнуть.
— Да… Что с ним?
Связь, как назло, рвётся, в трубке — шипение и помехи, но я различаю:
— Стало хуже… на аппарате… всё плохо…
Бросаю трубку, не дослушиваю, потому что меня шарахает осознанием: Демидов начал мстить и ударил по самому больному!
3. Глава 3. А кто в чём виноват?
Но сейчас я не позволяю себе раскисать. Наоборот, быстро мобилизуюсь, стряхиваю с себя оцепенение и бегу искать бабушку. Нахожу её на кухне у раковины, полной грязной посуды.
Бабушка, в отличие от меня, уже успела переодеться, и снова вся в делах и заботах.
Увидев меня, она всплёскивает руками, роняет тарелку, та бьётся вдребезги.
— Сашка! Ты чего? На тебе лица нет!
Она кидается ко мне, обнимает, стягивает у меня на груди разорванный лиф.
— Прости меня, девчонка, — со всхлипом говорит она, — отдала тебе ироду. А он, теперь, поди, деньги назад отзовёт.
Машу рукой:
— Чёрт с ним и с его деньгами, ба. Меня он не тронул. Только платье и порвал. Дело не во мне, — и, собравшись с духом, выдаю главное: — Дедушке плохо… его доктор звонил.
Теперь уже бледнеет бабушка, оседает на табурет, хватается за грудь.
Ой, только бы ей ещё плохо не стало! Только не бабуля моя!
— Думаешь, этот басурман лапу приложил? — бабушка кивает за окно, где некогда красовались иномарки моего покупателя и его сопровождающих.
— Не исключено, — грустно контактирую я. — С него станется.
— Значит, не тронул он тебя? — интересуется она.
— Не тронул, — отзываюсь эхом.
— И то хлеб, Сашка. Хоть позора бесчестия на тебе нет. А деда вытянем. У меня от беды совсем мозг поплыл. Забыла я про шкатулку, которую мой Семёныч дарами наполнял. Кольцо, что у тебя, колье жемчужное, серьги — это лишь малая толика. Мы, Сашка, с тобой и сами олигархи. Щаз поедем в город, в ломбард. К другу моему старому, Израилю Бройману. Денег выручим. Выдюжим, Санька, не горюй. — И плюёт три раза через левое плечо: — Тьфу, Карпыч, бес проклятый! Совсем меня попутал!
Анатолий Поликарпович Седых — наш глава, только в народе его все Карпычем или, вовсе, Карпом зовут. За уныло-рыбье выражение лица. И сейчас он явно встаёт у меня перед глазами, и так и вижу, как бабушку обхаживал и уговаривал. Небось, сам корысть имел. Но сейчас не о нём речь. Бабушка права — надо срочно ехать в город.
— Так давай собираться. Василия попросим — он отвезёт. А с близняшками тёть Оля посидит.
Бабушка вздыхает и встаёт с табурета:
— Идём, детка.
В моей комнате бабушка помогает мне раздеться, костеря Демидова за то, что тот платье изувечил.
— Ну, ничего, — утешает она сама себя, — тут зашью, тут заделаю, тут вставку подгоню. Лучше прежнего будет.
— Конечно, будет, — чмокаю её в морщинистую щёку. — Ты ж у меня волшебница…
А потом вспоминаю, как Демидов обзывал бабулю ведьмой, и понимаю, что я недалека от истины.
Быстро переодеваюсь в свою любимую длинную серую льняную юбку с широким кружевом по подолу, лёгкую блузу в народном стиле, заплетаю волосы в косу, хватаю сумку — она у меня плетённая из соломки — и, сунув ноги в кожаные коричневые балетки, выбегаю во двор.
