Ближе к вечеру во двор турбазы въехала роскошная «Волга». Мы с Тамиком счастливые рванули к воротам:
– Ну, наконец, ЕДА!
Из такси вышел Сос – в косухе, с гитарой и красным двухкассетником на плече. Улыбается – давайте сюда!
Я открываю багажник, а там… ящик шампанского. И никакой жратвы.
Ночью мы украли в ближайшем коттедже кастрюлю с начинкой для картофчина. Потом выменяли пару бутылок шампанского на три консервы тушенки. Нашли недалеко от турбазы заросли дикой груши. Короче, не подохли.
В декабре за меня плотно взялся военкомат – ради отсрочки пришлось оформиться учителем английского в архонской школе. В Архонке я продержался до весны. 8 марта на школьной дискотеке сцепился с местной шпаной. Как итог – сломанный нос. В школу я больше не вернулся. С тех пор от Архонки меня мутит.
До весны я шлялся без дела, на автопилоте. Думать о будущем и настоящем самому не хотелось, я по привычке ждал решений от мамы с папой. К тому же, если честно, меня все устраивало. В тот период деньги не имели особого значения, на гулянки и шмотки я тратил гонорары за сценарии КВНов. Это был МОЙ город в МОЕ время. Здесь жили друзья и любимые девчонки, я чувствовал себя королем в этом городе. Все мы тогда думали, что мы короли. Одежду покупали в комиссионках, кассеты с брит-попом в ларьках звукозаписи, а улица Карнаби у каждого имелась своя. Моей Карнаби был, конечно же, проспект Мира.
В марте дядя по папиной просьбе устроил меня в информационный отдел госучреждения, в котором он был заместителем начальника. Мне дали хорошую по меркам Владикавказа зарплату, отдельный кабинет и секретаршу Фатиму – она целыми днями возилась со своими ногтями. В мои обязанности входили вроде как пустяковые вещи: раз в неделю писать заметки в городскую газету, составлять пресс-релизы, редактировать тексты выступлений нашего шефа и что-то еще, о чем я уже давно благополучно забыл. Я даже успел пару раз съездить в Москву на курсы повышения квалификации. Последний семинар вел приглашенный профессор из Глазго. Он ходил в шотландской юбке. Однажды коллега из Майкопа спросила его, носит ли он трусы. Профессор улыбнулся и поднял юбку. Женщина ахнула и выбежала из аудитории.
Даже во время таких краткосрочных командировках я боялся находиться в Москве и вообще начинал нервничать уже в бесланском аэропорту. Я пугался ментов, обходил стороной подозрительных людей и каждую минуту проверял наличие в карманах паспорта и кошелька.
Вокзалы, аэропорты, гостиницы, многолюдные улицы – все было для меня новым, и это одновременно притягивало и пугало. Вообще конец девяностых в этом смысле было безобразным, но прекрасным временем. В своем городе я расслаблялся по полной, а вот на выезде жил с постоянным напряжением. Здоровый беспомощный лоб – как оказалось, смелым я был лишь в пределах Владикавказа.
А в августе как-то из ничего возник вариант с аспирантурой в Петербурге. Времени на размышления не оставалось, мама по блату купила билеты на самолет до Москвы.
И вот – столица. У нас три тяжеленных чемодана. Кое-как добираемся до Ленинградского вокзала. А там – адище. Люди брали штурмом билетные кассы, очереди начинались уже на входе. Воняло беляшами и мочой. Вокруг бродили мутные типы, менты с красным глазами и спекулянты. Жуткое место, жуткие люди. Худшее лето моей жизни.
Наконец, поняв, что билетов нет даже на утро, мы начали думать, как быть и что делать. Мама держалась хорошо, не унывала и даже временами смеялась над нашим положением. Меня же, как обычно, накрыло паникой и страхом. И я не понимал, почему она вот такая, а я снова веду себя как последний тюфяк.
