Сара встала и осталась стоять перед ним. Не пойдешь. Сам же знаешь, не из таковских он. Нету в нем никакого разума. Ты все только спортишь.
Он глянул на нее, не мигая. Хаханьки-ха, сказал он.
Она положила руку на плечо ему и посмотрела в глаза. Он уставился на нее в ответ, кулаки сжались до белых костяшек, а потом развернулся, и дернул дверь нараспашку, и встал там, дыша полной грудью. Они за ним наблюдали, детка с плачем вскарабкалась матери на колени, и они слушали, как он тихонько ругается.
Вот вошел он обратно и встал руки в боки, вперившись в жену, а она отказывалась на него глядеть. Из другой комнаты вышла старуха с костюмом через руку и протянула ему, а Сара сорвалась с деткой от стола. Дурень, сказала она.
Рот у его матери скривился, а глаза сощурились, как у кошки. Ох уж этот молодой Хэмилтон, сказала она. Так-растак его бодахову[3] башку.
* * *
Вышел он пешком под небом насупленным и неопределенным. С запада перла наковальня со срезанной спинкой, а на холмах далекая дымка дождя. Костюм он надел обтерханный по манжетам, и на нем были башмаки, хотя предпочитал он ходить босиком, а под касторовым картузом своим прослушивал замыслы разговора как мужчина с мужчиной, от которого все уладится. Вот послушайте-ка. Не-е. Я вам попросту говорю.
Он двинул по перевалу Толанда там, где мир сгустился в зелени, и вышел на реку, огибавшую всю его длину. Перешел ее вброд по хребту из камней, и широким шагом поднялся по склону сквозь расступавшиеся камыши, и отыскал проселок – шел он с мощью человека, нацеленного на что-то одно, а когда небо раскрылось, не остановился, проселок от дождя размяк, и башмаки его пачкались в мякоти под ним.
Небу еще было что дать. Дождь падал плотней, и он остановился под деревом и сгорбился на корточках. Картузом облепило ему голову, и дождь капал на лицо. Костюм испятнало темным, кожу холодило. Он слушал, как позвякивал полог листвы и раскатисто трещала сорока, и уловил взглядом птичку над собой, посмотрел, как порхает она по дереву, а лазоревый поясок ее сияет. Подле него безликие желтые диски скерды обихаживались шмелем толстым, как его большой палец на руке.
Дождик смягчился до мороси, и он закатал рукава и вновь двинулся дальше. Побеленную граничную стенку поместья на Мшистой дороге он встретил там, где свет был жидок и рассеян сквозь деревья. Дальше увидел он раскинувшееся имение. Земля раскрывалась вширь, и он зашагал в нее, трáвы сиянье зелени, сад царство цветенья. Перед ним подле хлевов выстроились в ряд конюшни, и широкая спина дома свысока поглядывала на двор.
Койл натянул картуз пониже на глаза и направился к конюшням, тишина, вот только лошадь всхрапывает, и тут увидел брата своего на поле с мерином. Долгое братнино лицо сузилось, когда тот его заметил. Он стиснул челюсть и глянул через плечо, а Койлу начал сердитым шепотом.
Ты какого хера тут делаешь?
Койл не пошел навстречу шепоту брата, а вместо этого заговорил обычным голосом, тихо и ровно. Разбираюсь со всем этим, как и надо было.
Койл глянул, как брат его качает головой, размах его челюсти воздвигся пред ним, как препятствие. Вспышка в глазах и то, как сжался у него рот, и Койл уже увидел в нем лицо своего отца.
Этот ублюдок молодой где-то тут? спросил он.
Я ему оседлал. С собакой куда-то подался – ты погоди-ка, постой, сказал он.
Джим воздел руки, как будто это могло кого-то остановить.
