3. 3
Дорожная тряска сводила с ума. Луиза чувствовала себя мешком с орехами, в котором ежесекундно подскакивало все содержимое. К горлу подкатывал ком тошноты, и приходилось тайком выдыхать через рот, чтобы справиться с этим ощущением. И все под делано-безразличным взглядом отца, сидящего напротив. Оставалось только порадоваться, что в салоне старой скрипучей кареты было сумрачно, несмотря на ясное солнечное утро.
Прощание было невыносимым. Девочки рыдали, толком не понимая, что происходит, семилетний брат недоуменно стоял в стороне и смотрел исподлобья. Тетушка Аделаида молчала больше обычного. Лишь, обнимая, умоляла все это прекратить. Говорила о том, какой будет стыд, когда все откроется, когда придется вернуться. А придется! Но Луиза пыталась скрыть все страхи, держаться непреклонно и гордо. В тот момент она и впрямь уверилась в чем-то вроде предчувствия, и сама не могла его объяснить. В конце концов, до Бреза было около девяти лье — это целый день в дороге, если не загонять лошадей. И за это время произойти может что угодно. Может, сломается карета. Может, дорогу развезет. А может, отец утомится и все же передумает... Но экипаж уже выезжал на старую римскую дорогу, а барон де Монсо не обнаруживал ни малейшей склонности к переменам…
Чтобы чем-то занять себя, а еще больше, не сидеть лицом к отцу, Луиза прильнула к окошку. Еще совсем немного, и покажутся остатки старого крепостного вала с руинами сторожевой башни. Она знаменовала собой границу, дальше которой Луиза никогда не выезжала.
Башня осталась позади, карета покатилась чуть ровнее по укатанной дороге. По обе стороны тянулись бесконечные поля, покрытые чистой зеленью всходов, работали крестьяне, паслись стада. Изредка попадались верховые, встречные телеги, которые неизменно жались к краю, давая дорогу гербовому экипажу. Небо было лазурно-чистым, солнце — ярким и теплым. Скоро наступит лето, зацветут яблони и померанцы. На валу созреет ежевика, и девочки станут ходить исцарапанными, как сорванцы…
Луиза отстранилась от окна, спряталась в глубине салона и опустила голову, чувствуя, как подкатывают едкие слезы. В монастыре, запертая в келье, она ничего этого не увидит. И лета не увидит… Но будет ли лето иметь хоть какое-то значение, если она станет женой отвратительного старика? Конечно, нет! Это еще хуже.
Отец подался вперед, пытливо вглядывался в лицо Луизы:
— Что с тобой? Не хочешь ехать? Еще не поздно вернуться. Только скажи.
За всю дорогу, как уселись в салон, он не проронил ни слова. Просто молчал. Из упрямства.
Луиза выпрямилась, облизала губы:
— С чего вы взяли, отец? Я не хочу возвращаться.
Ей показалось, что он с плохо скрываемым сожалением выдохнул. Но промолчал. И снова тряска в упрямой немой тишине. Отчаянно хотелось рыдать.
К вечеру на горизонте показалась темная полоса деревьев, над которой наливалась полная луна. Когда въехали в подлесок, уже было серо от сумерек, и сердце кольнуло страхом. Луиза еще никогда не оказывалась ночью в лесу.
Она не выдержала:
— Что это за лес, отец?
— Лес Тронсе. До обители осталось с четверть лье — к ночи приедем, не беспокойся.
Луиза готова была поклясться, что отец тоже боялся, лишь скрытничал. Но почему не повернул? Почему оказался так упрям? Словно его на аркане тащили. Какая глупость! Но пусть даже четверть лье — по ночной лесной дороге это целая вечность. В конце концов, здесь зверье…
