Неформат - страница 37

признаются. У них куча того, что в умных газетах называют «родимыми пятнами». Только не

капитализма, – улыбнулся Савченко, – а провинциализма. Но при всех этих родимых пятнах у них

есть одно достоинство: они знают, что они никто и звать их никак. У них нет гонора, нет

самодовольства. У них, может, есть комплекс неполноценности или комплекс провинциала, но у

них нет довольства собой. И это очень хорошо, потому что заставляет их искать варианты решения

задачи. Жизнь для них – сложная, почти нерешаемая задача, и они готовы продать душу дьяволу

за то, чтобы выбиться в люди. Ты школьную химию помнишь? Свободная валентность?

Ляля сокрушённо покачала головой:

– Что-то припоминаю, но очень смутно. Ну и при чём здесь вся эта химическая заумь? Ты,

егерь, умеешь всё усложнить до головной боли в мозжечке.

– По-моему, головная боль в мозжечке – это тоже – как ты выразилась? – тавтология. – Он

игриво, ненавязчиво вернул ей порцию ехидства, которой она попотчевала его минуту назад. – А

валентность – это очень удачный, как мне кажется, образ, позволяющий проиллюстрировать

разницу между жителями Изотовки и нашими (Да, нашими! В нашей Москве! – внутренне

воскликнул он.) лимитчиками с ЗИЛа. Посуди сама, эти люди, как атомы, оторвались от своей,

органически присущей им среды, бросив всё, ну или, скажем, многое из того, что их с ней

роднило. Бросили семечки на завалинке по вечерам, домино дотемна, сизый неочищенный

самогон по праздникам и слоников на телевизоре, накрытом сверху салфеткой с бахромой. Они

оборвали многие из своих валентных связей и помчались в столицу. И, знаешь, им плохо,

неуютно, их там никто не ждёт, они не знают и не любят эту столичную жизнь. И, казалось бы,

почему не вернуться обратно (Опять эта чёртова тавтология! Но Ляля не обратила на неё в этот раз

внимания, потому что слушает его очень серьёзно), – к этим вечерам на завалинке, пьянкам по

праздникам и слоникам в ряд? Почему бы не заполнить эти свободные, незанятые валентные

пары чем-то родным, знакомым и понятным? Ан нет! (Его вдохновение, сродни лекторскому,

выдало из глубин памяти это книжное «ан».) Не идут они на это. Каким-то шестым чувством,

печёнкой чуют: не надо! Лучше заполнять эти освободившиеся валентные связи чем-то новым,

чего в провинции не было и нет, даже если им это не по нутру. Они оторвались от прежнего мира, но не пристали к новому.

Вадим в пылу вдохновения шагал назад с носка на пятку, оскальзываясь на снегу и

сбиваясь с шага, но не обращал на это внимания. Он чувствовал прилив энтузиазма, который

знаком каждому, кто долго искал и наконец нашёл решение замысловатой теоремы и теперь

спешит познакомить с ним аудиторию.

Его подмывало сказать ей, что всё это совсем не заметки учёного антрополога из столицы,

а его собственное ощущение, эти сиротские метания ума в проходящем поезде Сухуми–Москва,

который каждый раз безжалостно увозил его из Изотовки после каникул в Москву, когда его

холодный, рассудочный ум приказывал ему плюнуть на эту Изотовку, покрытую пеленой

противной ноябрьской измороси, а по-украински ещё гаже – «мряки», висевшей в воздухе, а

сердце его сжималось при мысли о том, что завтра он снова очутится в Москве, холодной и

неприветливой, но ждавшей его и сулившей ему лучшее будущее.

Ляля, утратив свой шутливый тон и посерьёзнев, неутомимо шла вперёд, как будто

скорость ходьбы подгоняла ход мысли:

– Ну что же, убедил. Образ, пожалуй, хороший, хотя и странный. Никогда не думала,