Нефритовый слон - страница 43

Тут же слышу тук-тук-тук. Стоит на миг прикрыть глаза, открываю, он тут как тут.

– Надень на меня сапоги. Не доспала. Лень.

Вру. Ну какая лень.

Но это неважно, он надевает, на правую ногу, застегивает. Потом на левую.

А я подаюсь чуть-чуть вперед и раздвигаю ноги.

– А теперь руками за раз тяни юбку и колготки с трусами вниз. Будешь лизать, сосать, язык туда совать. Начинай! Да, и держи руки на моих бедрах.

Минут за десять я трижды кончила ему в рот.

– Так, хорошо. Теперь быстро встал, сел на стул, достал хер и…

Хотела сказать «дрочи», но в этом нет необходимости, там давно стояк.

Сажусь на него сверху, держу за плечи, и остервенело трахаю так, словно от этого зависит моя жизнь.

Мы оба стонем, тихо, еле слышно, держимся друг за друга так, словно иначе никак.

В конце я жмусь к его скуле губами.

– Все, пора на работу. Ты там справишься сам?

Он молча встает со стула и на четвереньках ползет в уборную.

Уходя, все равно слышу, даже через стены, шепот, от которого стынет душа:

– Таша, любимая, да!

Иду к лифту и вдруг возвращаюсь назад.

Сегодня на работу возьму такси.

Бросаю сумку в коридоре, иду в уборную.

Он все ещё не кончил пока.

Опускаюсь на колени, засовываю его себе в рот и сосу сильно.

Один протяжный томный стон спустя облизываю влажную головку.

А потом целую в совершенно мокрые глаза.

– Юра, это важно. Иногда злые слова – это просто слова.

Вот теперь я правда ушла.

Такси приходит быстро, и почти без пробок дорога занимает всего сорок минут.

Я в очередной раз прихожу раньше хозяина и Агнии. И весь день думаю о том, насколько верно то, что я сказала.

Только ночью я снова приказываю ему спать в уборной. А под утро опять засыпаю у него под боком.

Так дальше продолжаться не может. Но продолжается. Потому что тот, кто напоминает мне о рабстве один возвращает мне вкус свободы.

***

Как-то раз на работе я задерживаюсь сверхурочно, чтобы принять поставку гомеопатических лекарств.

Когда курьер уходит, а я закончила с расстановкой полученных медикаментов, вдруг спонтанно достаю бумагу, ручку, и пишу маме письмо, так, как если бы она была жива, просто живет где-то далеко, там, где нет мобильной связи.

«Мама, привет, это я. Прости, что давно не писала. Знаешь, на работе у меня все хорошо. Снимаю однушку, но мне нравится район. Хоть до работы добираться далеко, это ничего. Живу не одна, завела пса. Двортерьер, но предан мне. Очень ласковый. Молодой, красивый, обожает меня. Знаешь, мама, собаки гораздо лучше людей. Он очень добрый, верный, преданный. Недавно спас меня, представляешь. Нет, ничего страшного, ты не подумай, мам. Хотя… ты же все равно подумаешь хуже, лучше я сама тебе расскажу.

Так вот, как-то раз выгуливала его, а тут ко мне пристали какие-то мудаки. Вероятно, пьяные гопники. Поводок был длинный, они не заметили пса. Хотели ограбить, да тут мой друг понял, что что-то не так и как кинется на одного с громким лаем. Прогнал одного, второму прокусил руку с ножом (не бойся, мама, мы оба в порядке), остальные двое бросились наутек.

Так что я жива-здорова и не одна. Как-нибудь пришлю тебе его фото.

Ты спросишь, как его кличка? А клички нет, есть имя. Он же не просто пес, он мой спаситель.

Пока это все новости. Надеюсь, что ты здорова. Пока, мама. Целую.

Ах да, его имя Юра, у него карие глаза и он меня любит.»

Дописав письмо, складываю листок вчетверо, и прячу в карман уже надетой куртки. Но тут же достаю и рву на части, выкидываю в урну на улице у остановки и пытаюсь о нем забыть. Но не получается. Ни о письме, ни о том, что в нем я писала только и только о нем.