— Воды принеси, — попросила я ей вслед, и дверь закрылась.
В доме царила тишина. То ли пузатый барин во фраке был причиной, то ли барыня до сих пор не могла прийти в себя от моих оплеух, то ли слуги соображали явно лучше, чем можно было предположить, и перестраховались, сунув меня в эту конуру, но себя ли они спасали или меня?
Я посмотрела на калач и решила, что без разницы мне мотивы дворни. Я буду пользоваться их расположением уже в силу того, что не принимала участия в издевательствах. Покойный барин, мой отец, возможно, был суров, но не имел привычки вымещать на крепостных злобу, а я — та, прежняя я — сбежала еще при его жизни. Все переменилось, когда барин умер, и перемены были не в лучшую сторону, как ни взгляни.
Я опять закусила губу, неосторожно забыв, что она разбита, и Аннушка посмотрела на меня с таким испугом, что я моментально выкинула из головы все рефлексии. Чуть позже я проведу черту между прошлым и настоящим, своим и Любови, но не сейчас.
— Это папенька сделал? — насупилась Аннушка, указывая на мою губу, и я на долгую секунду проглотила язык.
За какой-то проклятый час я успела узнать, почем фунт лиха, и похоже, за лихо тут просят втридорога.
— Разве он меня когда-нибудь бил? — с улыбкой, больше смахивающей на оскал, спросила я, с ужасом думая, что будет, если она ответит да. И я этому не удивлюсь, в порядке вещей в эти времена битая женщина, хоть крепостная, хоть княжна, но где бы ни была тогда эта скотина, в какой бы острог его ни упекли, найду и сделаю его жизнь невыносимой, потому что его насилие надо мной видел ребенок.
Позерство и попытка справиться. Я ничего не могу, разве что припугнуть потерявшую берега мать. Не знаю, что там, за окном, кроме разоренного имения, что за страна, какие в ней законы, порядки и правила, но вряд ли у меня много прав.
— Нет, папенька нас любил, — подумав, отозвалась Аннушка. — Мы к нему поедем?
Если только в ссылку. Но Настя сказала, что у него есть жена, вот пусть она и набивается в каторжанки. Явно не тот удел, который я хотела бы своему ребенку. Своим детям.
— Нет, солнышко. Мы не поедем к папе. Мы уедем… куда-нибудь далеко.
— А где дядя Аркаша?
С детьми сложно. Детей важно уметь слушать, и тогда через буйную фантазию, через неправильно подобранные слова и искаженное еще в силу возраста и роста восприятие реальности можно узнать то, о чем никогда не расскажут взрослые — ненаблюдательные, спесивые и суетные, а если расскажут, то обязательно наврут и приплетут свои фальшивые эмоции.
В голосе Аннушки было столько тоски и любви, что я сделала безоговорочно правильный вывод: тот самый Аркашка, который привез меня сюда, мой друг. Иначе он никогда не завоевал бы сердце ребенка.
— А вот к дяде Аркаше мы отправимся обязательно…
В глубине дома послышались голоса, я приложила палец к губам — сидим тихо, и Аннушка понятливо кивнула. Я, вслушиваясь в неразборчивую речь, подумала — что сделала, сказала или приказала моя мать, что малышка заартачилась и вывела этим ее из себя. Анна — спокойный, ласковый и послушный ребенок, значит, мать потребовала что-то, что никогда не требовали от Аннушки ни отец, ни сама Любовь. Возможно, они такие требования не поощряли, и дочь знала об этом в свои года.
До момента, разрушившего всю их жизнь, Любовь и Всеволод были прекрасными родителями. Малышка выглядит и ведет себя как здоровый физически и психически ребенок, и это с объективной точки зрения той, кем я являюсь — взрослой, состоявшейся, просвещенной и образованной женщины двадцать первого века. Анна льнет к матери, не ждет от нее подвоха, не боится задавать вопросы, и если не особенно скучает по отцу, то очевидно — вряд ли он уделял ей столько же времени, сколько Любовь. Без всяких сомнений, Анна искренне привязана к некоему Аркашке, и так же без сомнений эта привязанность им заслужена.
