Аннушка задремала, и я тоже откинулась на спину, пристроила голову возле щербатой рамы. Я молода и полна сил, раз мне хватило немного поесть, и я совершенно восстановилась и бросилась защищать своего ребенка. Я здорова — и к этому привыкнуть сложнее всего, хотя тело я ощущаю своим, но временами забываю о боли… Ах да.
Я осторожно переложила спящую дочь на другую руку, извернулась, задрала подол рубахи, бесстыже раскорячилась на запротестовавшем сундуке и осмотрела рану на ступне. Ничего страшного, крупная заноза, и я выдернула ее, легкомысленно понадеявшись, что заражение крови не получу.
Я не умею ни шить, ни ухаживать за скотиной, я даже не видела ее никогда нигде, кроме как в зоопарке. Я представляю, как выглядит огород, в рамках учебника по ботанике. Я не сяду на лошадь, понятия не имею, как ткать, а если начну топить печь — сожгу деревню, что мелочиться. У меня в арсенале навыки ведения хозяйства, знакомые любой моей современнице, но оценят ли практичность, икону двадцать первого века, в этой эпохе, или условная эстетичность и «что скажут люди» значат больше, чем куча свободного времени и пространства.
Я умею готовить салатик и суп из ничего, умею создавать порядок из хаоса минимальными средствами, по-настоящему умею ладить с детьми. Когда-то я ларек с кривыми гвоздями превратила в торговую империю… но даже с дипломом экономиста я не применю эти знания здесь просто по той причине, что производство и потребление до изученного мной в теории и на практике уровня не доросли. Я не знаю спрос в этом обществе, не знаю, что могут производить дешево и быстро. Пойти в экономки к любой адекватной барыне лучше всего, у меня будет комната, стол и даже немного денег. Срок беременности очень мал, в запасе у меня месяцев пять, я смогу накопить достаточно, чтобы нанять няню для малыша. А если мне сказочно повезет, то у новой работодательницы тоже будет младенец, и договориться, чтобы и за моим ребенком был пригляд, я смогу, ведь бизнес — это умение договариваться.
Главное, чтобы слава изгоя не тянулась за мной, а общество не имело обыкновения тыкать пальцем и плевать в лицо тем, на кого укажут, и на это надежды никакой. Остракизм оставался любимой забавой и в мое время, но я рассчитывала справиться. Черт его знает, конечно, как…
Открылась дверь, в комнатке появилась Настя с ворохом разноцветного тряпья.
— Вот, барышня, в Лукищево бегала, раздобыла, — запыхавшись, доложила она, без церемоний толкая дверь крутым бедром. Со счастливой улыбкой — полумертвое лицо выглядело пугающей полумаской — Настя развернула передо мной новехонькие рубаху и сарафан, и я живо вообразила, сколько это все стоит. Пусть одежда крестьянская, цена ей не тысячи, но ради любого шмотья в этом веке, не задумавшись, убивали.
— Где ты взяла деньги? — в ужасе прохрипела я. Картины мне рисовались жуткие.
— Пустое, барышня, — отмахнулась Настя, — то бабы Воронихи, у нее прошлым летом младшая дочь родами померла. А Ворониха — куркулиха, сидит сычихой на добре, даже приданое забрала.
Темные глаза Насти смеялись, а лицо оставалось серьезным. Я выдохнула и посчитала, что до криминала не дошло.
— Но-о, — протянула Настя, притворно дуясь на меня за забывчивость. — Барышня, да она же мне тетка родная. Мать же мою из Лукищева забрали. Куркулиха-то Ворониха, так и есть, а как я сказала, что барыня мне жениха сыскали, так она обрадовалась, сарафан да рубаху дала. Даром. Подымайтесь, обряжу вас, стемнеет скоро, вас Агапка дворами выведет. Только….
