Я разводила руками — шубы были важнее.
Когда спадала самая жара, я забирала Аннушку у Ефимии, жены Мартына Лукича, и мы шли гулять по имению — я, Анна и Софья. Княгиня знакомила меня со своей вотчиной — как она сама говорила — и между делом болтала в своей неподражаемой манере, с улыбкой отвечая на поклоны крестьян.
— Кому, как не мне, понимать вас, Любушка? — щебетала княгиня, изящно придерживая юбку простого светлого платья, стоившего, наверное, как десяток крепких крепостных мужиков. Крепкие крепостные мужики при виде княгини сбегались, выстраивались в ряд, снимали шапки и в пояс кланялись, мне представлялось, что искренне — сытые, хорошо одетые, здоровые мужики, жаловаться им не приходится. — Вы покинули отчий дом, послушав глупое сердце? Мне исполнилось восемнадцать, когда батюшка представил меня ко двору. Я могла бы стать фрейлиной ее императорского высочества — вообразите, какая бы то была скука! — Она картинно воздевала к небу глаза, а я поражалась: некрасивая, бесцветная, по первому впечатлению — поверхностная балаболка, но как же она умна!
Имение, как я уже узнала от Мартына Лукича, Лукищево-Поречное, ранее называвшееся Лукищево-Верхнее, выкупили у прежнего хозяина, того самого барина, который затравил медведем возлюбленного Насти. На момент покупки дела у Лукищева шли немногим лучше, чем у моей матери, и деньги ему оказались как нельзя кстати — Мартын, ухмыляясь, поведал, что имение купили задешево, учитывая и дом, и крестьян, но Лукищев был счастлив до такой степени, что не просыхал две недели. Софья же за короткий срок, всего за два года, превратила свои новые владения в цветущий сад.
Она сразу выписала двух иностранных агрономов, закупила по их советам удобрения, следовала всем рекомендациям и, разумеется, обещала мне, что в скором времени, как только я освоюсь, передаст мне докучливые обязанности общения с заграничными спецами. Я радостно улыбалась, притворяясь, что жду не дождусь, надо лишь разобраться с порядком в доме, на самом же деле я после таких разговоров с трудом могла успокоиться и уснуть. Вместе с телом Любушки мне не досталось ни ее памяти, ни знаний иностранного языка, а может, и не одного. Больше того, я точно не знала ни танцев, ни музыки, и от рояля шарахалась, как черт от ладана, ссылаясь на занятость и на то, что немногое свободное время хочу посвятить дочери.
Я категорически отказалась от верховой прогулки, апеллируя к беременности, но догадывалась, что это не последнее испытание.
— Знакомо вам, Любушка, не спать, не есть, слушать, кто в дом пришел, не от него ли весточка? — продолжала Софья, кусая губы и со странной гримасой смотря в синюю высь. — Любушка, кто бы меня уберег? Бабушка говорила, я родилась в рубашке. Я любовь свою считала самой большой наградой за все. Знала бы я, если бы я только знала! Молодой, красивый, горячий, щедрый, галантный, что было нужно еще? Я умоляла отдать меня за князя замуж! Батюшка с матушкой отговаривали, братья… да я не слушала их! Дурная была такая.
Она покачала головой, посмотрела на Аннушку, отбежавшую как раз в сторону за бабочкой, и привстала на цыпочки, чтобы шепнуть как можно тише:
— Не думала, что выживу, Любушка. Кровью истекала. Доктора от постели не отходили, слухи пошли… Но если бы матушка и сестры не навестили на второй день, я умерла бы, так что те слухи.
Что-то она недоговаривала, но я не отваживалась требовать откровенности. Лицо ее было бледным, губы дрожали. Возможно, кроме ее родных, я была первой, кому она решила открыться, зная, что я ее как никто пойму.
