– Ну что, товарищ, останешься у нас жить?
«Товарищ» на секунду задумался.
– А топориком поработать дадите? – он уже успел
заметить во дворе дедушкин верстак.
– Дам. Хорошему делу нужно обучаться с детства.
«Товарищ» довольно засопел.
– Ну что ж тогда не пожить-то…
– Как, говоришь, тебя кличут?
– Мургун Тай… – торжественно начал мальчишка.
– Да-да, вспомнил… Алексей тебя зовут. Лѐшкой будешь, – подытожил дед. – Орешкин твоя фамилия. Запомни. Когда в деревне спрашивать будут, чей ты да откудова – скажешь.
Мать, не сказав ни слова, взяла за руку нового едока и
повела отмываться от картошки, будто он всегда жил с нами.
Женщина с благодарностью посмотрела на деда.
– Бог спасѐт…
– Да будет! – отмахнулся дед. – Где семеро прокормятся – там и восьмому найдется.
* * *
Рано похолодало в этом году. Погода, будто сговорившись с фашистами, была немилостива к нам. Всѐ дожди да холод. Дров колхоз не давал. Чтобы согреть избу,
мы собирали в лесу хворост, выкорчѐвывали и распиливали тяжеленные пни.
Как-то раз, когда я возвращался со своей вязанкой по
проулку, мимо нашего дома проходил Павлушка со своей
компанией. За плечом он нес жиденький узелок из грубой мешковины. С этим узлом он ходил по большим
праздникам – на яблочный спас, например, или на родительскую – на кладбище и собирал яблоки, лепешки и
прочие сладости, которые жители деревни давали на помин. В последние дни он наладил «ходить на дОбычу» –
бродить по соседним деревням и спрашивать во всех домах, нет ли у них «лишней» еды. Сейчас он возвращался
«с дОбычи» домой довольный и уставший.
– ЗдорОво, Николайка! – пожали мы руки.
– И что, много тебе дали? – спросил я, кивнув в сторону его мешка.
– Ну, много – не много, а чтоб не помереть с голоду
– хватит. А вот смотри! – он полез куда-то за пазуху и с
гордостью достал огромные колючие носки из темной
шерсти. – Видал? Одна бабка отдала, говорит, сыну вязала, а теперь ей все равно не надо – сын-то на фронте погиб. А я теперь мѐрзнуть больше не буду! А то, может,
брату отдам… – размышлял он. – Завтра снова пойдем.
Айда с нами?
Я брезгливо отвернулся.
– Ну вот еще… Не пойду.
– Ой, посмотрите на него, какая цаца… – поджал губы Павлушка. – Правильно, пусть лучше мамка думает,
как такого лба прокормить! А не твоя это забота! –
наступил он на мои и без того больные «мозоли» и снова
с любовью посмотрел на носки. – Ладно, по очереди с
братом носить будем! – решил, наконец, он, довольно
засунул их обратно за пазуху и пошел домой делиться
добычей с малЫми – братьями и сѐстрами. Для них он
стал настоящим кормильцем.
Я вернулся в избу в смешанных чувствах. Не пошел
в комнату, забрался из сеней на чердак. Здесь был мой
укромный мирок, где я бывал, когда мне хотелось
скрыться от всех. Закопавшись в теплое, пахнущее летними днями сено, я растянулся и глубоко вдохнул его
сытый и солнечный запах. Может, Павлушка и прав…
Он, по крайне мере, не сидит, как я, не ждет у моря погоды, а что-то делает… Есть хотелось страшно…
Неожиданно моя рука нащупала в мягком сене что-то
округлое и твердое. Я достал это. Яйцо! Подклад, который никогда не вынимали из гнезда, где несутся куры,
оставляя «наседкам на потеху», как говорил дед. Иначе
они могут начать нестись в другом, неизвестном хозяйке
месте. От постоянного нагревания наседками яйцо портилось и больше не представляло собой никакой ценности. Оно, видно, закатилось подальше и его не нашли в
