– А тебе не стыдно у людей последнее забирать?
– Вера Николавна, ну пойми ты, у меня план! План
горит!..
– У тебя план, а у меня дети!
– Ну что ж, дети… Советская власть накормит… Вот
только план сделаем… – он хотел шагнуть внутрь, но
мать закрыла собой вход в сарай.
– Я сказала: не отдам козу! – угрожающе зашипела мать.
Мужик не стал связываться с «одичавшей бабой»,
плюнул и ушѐл без Белки.
* * *
По дороге потянулись беженцы. Уезжая из родных
мест, они надевали на себя всю одежду, которая только
была, чтобы зимой тоже было что надеть. И сейчас, в ещѐ
теплые осенние дни, смотрелись нелепо в зимних полушалках и душегрейках.
Это была первая волна мигрантов – дома, города и
деревни этих несчастных людей сожгли или эвакуировали, и жить им было больше негде. Они везли свой незамысловатый скарб кто на чѐм мог – сколотив подобие
ручных телег или водрузив большие узлы себе на плечи.
Наперевес узлам у многих женщин на руках сидели малыши. Те дети, кто уже умел ходить, шли сами маленькими ножками в больших ботинках.
Война отняла у них всѐ.
Мы носили под крышу двора старые доски, которые
ещѐ могли пригодиться, а беженцы всѐ тянулись мимо
нас, отворачивая от наших ненарочных взглядов уставшие, суровые лица – будто были в чѐм-то виноваты.
Одна женщина вела за руки двух малышей, крестнакрест обмотанных полушалками. Когда она проходила мимо нас, у неѐ истошно завопил младенец, запелѐнутый тугой гусеничкой, которого она прятала под своим пальто. Женщина отпустила руки детей, чтобы достать младенца, и одна из девочек, помладше, ухватилась за еѐ пальто.
– Ну когда же мы уже придѐм? – уткнулась она в ноги матери. – Я так хочу хлебушка…
– Я уже сто раз просила тебя: не висни на мне! –
прикрикнула на неѐ женщина. На лице девочки отразилось страдание, и она молча отпустила мать.
Я зашѐл во двор и бросил доску.
– Мама, ну почему так? – не выдержал я. – Войны
развязывают мужчины, а страдают женщины и дети!
– Не знаю, сынок… Но хочу, чтобы ты, как мужчина,
помнил об этом всю жизнь.
Поздно ночью, когда все уже спали, в окно тихо постучали. Мне было лень вставать, и я отогнал мысль пойти узнать, кто это. Сквозь сон я услышал:
– Николайка, подвинься, – мать копошилась на печи
рядом со мной. Не открывая глаз, я отодвинулся поближе
к теплой печной трубе и снова провалился в сны.
Утром я открыл глаза и увидел, что рядом со мной
спит какой-то незнакомый, чужой ребенок. Чернявая голова его лежала на моей подушке. Я сразу проснулся, сел
и осмотрел комнату. Внизу, на полу спала молодая
незнакомка и с ней еще один чужой ребенок. Мать уже
встала и замешивала лепѐшки. Я слез с печи и подошел к
матери.
– Тише ты! Перебудишь всех! – шикнула она на меня.
– Кто это? – шѐпотом спросил я, кивнув в сторону
незнакомки. Мать удивленно посмотрела на меня:
– Разве ты не видишь? Это люди! – так же шѐпотом
ответила она.
Поскольку шуметь было нельзя, я взялся помогать
матери печь лепѐшки. Я понял, что вчера ночью к нам на
ночлег попросились беженцы. Мать просто не могла
оставить на улице, на осеннем холоде женщину с двумя
детьми.
Постепенно все просыпались, вставали. Чужая женщина умыла детей и стала собираться. Было видно, что
ей самой в тягость беспокоить своим присутствием чужих людей, но деваться ей было некуда. Она ничего не
просила и ничего не рассказывала. Еѐ лицо не выражало
ничего. Старший, светленький тихий мальчик, будто понимал, что остался единственным мужчиной и защитником у матери и жался к ней поближе. Младший, лет трех,
