Только вот как-то раз, однажды, нашло на меня что-то. Помнишь, Глеб, помнишь, Борис? Все вы эту историю знаете. Помнишь, Иван? Отец Петра уже тогда давно как сгорел. А я к матери Петра пришел, жену друга умершего попроведывать. Ты, Петр, не помнишь. Три года тебе было. Пришел к ней, а уйти не смог. Не смог, потому что у отца твоего, Петр, губа не дура была, самую сладкую выбрал. Отец Петра сгорел, а сладость его ничья осталась. Сожги меня, говорю ей, сожги меня своим пламенем. Она – в отказ. Ты, Петр, не помнишь этого. Но тут я уже не мог остановиться. Сладострастием опьянен был. Мед и сахар перед глазами. Получил, что хотел – силою. Получил, что хотел, и горько сразу стало. Горько стало. А она молчит, и только улыбка странная. Что ты молчишь? – говорю. А она мне: подожги-ка свой дом. Подожги-ка свой дом. И молчит.
Тут я и понял, в чем сила отца Петра и в чем разница между нами. Не люблю, когда горько, люблю, чтобы сладко было. Дом свой поджечь не могу. Горько это – дом свой поджечь.
И еще понял я, что сладость настоящая – там, где горечь. И еще понял я, что в день тот, когда отец Петра сгорел – помнишь, Борис, помнишь, Иван? Помните тот день? Так вот тогда не от огня он сгорел. От сладости он сгорел. Сладость его до вершины дошла и в горечь перешла. Огонь внутренний, что душу его жег – на тело перешел. Высшая сладость была – в том огне сгореть. Вы слышите, друзья? Высшая сладость была – в том огне сгореть.
А я той сладости не познал и не узнал.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.
Рассказ Игната о богатыре
Игнат.
Догорел костер,
с пеплом унеслось
все, что росло когда-то.
А у трех сестер
иглы длинные, да между ними
бродит бес лохматый.
Заплутал и встал,
одиноко мне
в темноте средь высоких сосен.
Захохотал, упал
камнем на траве —
будто кто-то бросил.
Оглянусь назад,
посмотрю в глаза,
а в глазах все пусто.
Бусинка-слеза,
ты меня не звал,
Мои это строчки. Сам сочинял, сам написал. Ну и сам вам прочитал. Пишу я много. Грущу много. Как грущу, так и пишу, как на душе есть – то и складываю. Остановиться не могу. Да и меня остановить никто не может, если дело это начну.
Так и буду смотреть в уходящие дни,
Параллельные жизни, пустоты небес.
Наблюдать, как любовь убивают одни,
А другие страдают пожизненно без.
И так могу, и по-другому могу. Как пойдет строка за строку цепляться.
Как кичится своей простотою плебей
И как гений терзает свою без конца,
Как бродяга слепой кормит с рук голубей,
Как сверкают восторженно храмы творца,
Так и буду нести свою лютую суть.
А раньше суть у меня была другая. Другим я был рожден, не тем, кто я есть сейчас. А рожден я был богатырем. Сила мне природой дана была. Сила, смелость и невиданная мощь. Богатырская мощь. До двадцати трех лет я таким был. Слов я много не говорил. Сила в словах распыляется. Там, где много слов – там силы нет. А силу я берег.
Дел тоже много не делал. В делах тоже сила распыляется. Поэтому и богатырей рождается немного. Дел много на земле, всех не переделаешь. Для этого не богатыри нужны, а люди дела. Люди де́ла делают дела́. А богатырь в ожидании своей битвы пребывает. Пребывает в недеянии, вне дела пребывает, в ожидании. Богатырь не делает. Богатырь ждет, а потом вступает в бой. Много может лет пройти в ожидании. Может бой и не начаться вовсе. Все равно, пока ждешь ты его – богатырь ты. Но важно просто ждать и дело никакое не начать в ожидании. Ждать и не делать. Тогда богатырь ты. А как дело начнешь – сразу понятно, что не богатырь ты, а человек дела. А человек дела – он не богатырь, он человек дела.
