– Спасибо, – ответил я. – У нее все хорошо.
– В каком она классе, в одиннадцатом?
– В двенадцатом. Лучшая ученица. Если повезет, окончит с отличием.
– Какой успех! Пришла в школу в старших классах и стала отличницей – ее же, наверное, все ненавидят.
– Ей удалось завести друзей.
– Поступать она, разумеется, будет к нам? Раз уж мы теперь принимаем девушек, надо принимать лучших.
– К нам, конечно же.
Доктор Морс ухмыльнулся.
– Лжец из вас никудышный, Руб, вы это знаете?
Я гадал, что ему ответить, но он продолжал:
– Надеюсь, вы понимаете, что этим и нравитесь мне.
Далее в списке тем следовало обсуждение преподавательской работы. Так уж заведено – см. выше: в древности за бронзовым веком шел железный, а у доктора Морса за семьей школа, всегда в этой последовательности, всегда в равной пропорции. Тогда мне это казалось смешным, ныне же я признателен декану за то, что он никогда не спрашивал, о чем я рассказываю студентам, успевают ли они в учебе, – вообще ни о чем, кроме аудиторий: он хотел знать, какие аудитории отвели под мои занятия и как в них с отоплением, не дует ли там, а если да, то откуда, нормальное ли освещение, регулярно ли протирают доску, выбивают ли губки и пополняют ли запасы мела – в общем, «благоприятная» ли обстановка. Это было его словцо, его критерий. «Потому что, – пояснял доктор Морс, – обстановка должна быть благоприятной». На втором году работы я уже выучился в ответ на его расспросы перечислять мелкие недостатки или досадные неудобства, даже если их не было. Сообщение о том, что, скажем, в 203-й аудитории Фредония-холла текут батареи и шумят трубы отопления, давало декану возможность заполнить заявку на ремонт и почувствовать себя нужным. Он охотно записывал номер аудитории и проблему («203: батарея течет, трубы шумят… как вам кажется, громко? или очень громко?»), заходила мисс Гринглинг с новой порцией выпивки, уносила наши стаканы и заявку, которую потом подавала от имени декана.
Доктор Морс сделал первый глоток из второго стаканчика джина и перешел к делу:
– Деньги… может, вам и нравится эта тема, но мне – нет… Все наши факультеты и кафедры стремятся выбить себе побольше… побольше денег, побольше ставок, повыше жалованье, получше оборудование… английская, классическая, немецкая, французская: так обстоят дела везде, кроме исторического факультета, но в духе нашего факультета разделять любые страдания. Страдает философский, страдает и исторический. Психологический, куда ж без него. Страдает русская кафедра, а с ней страдает и наш факультет – вселенское русское страдание. Хуже всех точные дисциплины с их потребностью в лабораториях. Точные дисциплины не только дороги, но и жадны. Они руководят своими кафедрами так, словно идет война. Можно подумать, они у себя не свиней током глушат, а мастерят бомбу. Они потратили бы время и силы с куда большей пользой, если бы организовали монетный двор и изобрели новаторский способ подделывать деньги. Потому что деньги нужны, а в кошельке пусто, и в кармане дыра. Деканы и члены правления считают каждый грош, сами понимаете, что это такое. Не мне вам объяснять, что экономику лучше оставить экономистам. Вместо того чтобы изыскивать средства, вместо того чтобы привлекать благотворителей или пожертвования, они один за другим пересматривают бюджеты кафедр и факультетов, пункт за пунктом, в надежде найти неизрасходованные средства и пустить их на что-то еще.
