Читать онлайн Марта Вохеч - Невесты Чёрного Портного

Морщинистые руки сгорбленного старика бережно укладывали узорчатый бархат, шёлк скользил меж его костлявых пальцев – всё это чудесно преобразовывалось в старинный бальный наряд для девичьей фигурки-манекена, стоявшей рядом с креслом старика. Манекен, обрезанный на уровне стройных бёдер, обтянут белоснежным гипюром. Неподвижное ватное тело опиралось на бронзовый витой шест, заканчивавшийся тремя лапами с острыми когтями. Множество свечей в кованых подсвечниках выхватывали из полумрака незрячее скульптурное личико: пухлые губы, нежный овал подбородка, высокие скулы, изящный изгиб бровей, тонкие руки и плечи. Она была прекрасна.

Семилетний мальчик Гриша, затаив дыхание, подкрался сзади к старику, пытаясь заглянуть ему в лицо. Но тот вдруг резко обернулся к непрошеному гостю и, сверкнув стёклами очков в чёрной круглой оправе, погрозил ему длинным белым пальцем. Слепая головка манекена стала медленно поворачиваться в сторону мальчика. Гриша, охваченный ужасом, отпрянул, попытался бежать, но ноги вросли в пол, руки повисли вдоль тела. Он закричал от охватившего его ужаса и проснулся. Кубарем скатился со своей кровати и, спотыкаясь в темноте о скамейки и табуретки, побежал через всю комнату к спящей бабушке. Нырнул с головой под её лоскутное одеяло и затаился. Кошка, спавшая в ногах хозяйки, с шипеньем метнулась ближе к печи, мерцавшей во тьме огненными стрелами из-за чугунной дверцы.

– Что ты, милый, что ты? Спужался чево? – шептала бабушка, гладя внука по голове и подтыкая ему одеяло под бока.

– Ага, – бормотал Гриша, еле дыша, – мне портной-волшебник приснился, что ты мне рассказывала, и пальцем грозил… Стра-а-а-шный…

– Да то ж сказка, и ничево боле. Спи, спи, вот удумал, – баюкала бабушка внука и тихонечко дула ему в середину лба, прогоняя дурные сны.

Гриша, сколько себя помнил, всегда жил с бабушкой. Отец с мамой умерли, когда мальчику было всего два года. От трудолюбивых родителей остался сад с фруктовыми деревьями, палисадник, засаженный цветами и розовым шиповником, да двухэтажный дом, разделявший жилища состоятельных граждан и турлучные домики[1]Лагерной слободы города Екатеринодара. Названий улиц не было с начала восемнадцатого столетия, поэтому приезжим объясняли, что слободка там, за последним кирпичным домом. Холодной дождливой осенью невозможно было выйти со двора, а редкие прохожие с трудом брели по колено в вязкой грязи. Только вдоль улицы Красная тянулся деревянный тротуар.

Вечерами Гриша забирался на широкий подоконник и смотрел в сад на чернеющие ветви и корни деревьев; ему казалось, что они тянутся к нему, пытаются выбраться из холодной земли и шепчутся с ветром, спрашивая, как пробраться в тёплый дом. А ветер стучал в стены, швырял в окна тяжёлые капли ледяного дождя. Мальчику делалось страшно. Он стремглав, чуть не теряя войлочную домашнюю обувку, отбегал от окна и усаживался напротив бабушки, поближе к натопленной, горячей печке. В очаге жадное пламя съедало остатки догорающих поленьев, вспыхивающих ослепительно-белыми и фиолетовыми отблесками. А в руках бабушки так и мелькала острая игла, позвякивая о напёрсток. И появлялись на белоснежной ткани дивные цветы, заморские птицы с длинными тонкими крыльями и коронами на изящных головках. Всё это готовилось в приданое для состоятельных заказчиц, а голос мастерицы вторил стежку за стежком, вплетая слова сказок и преданий. Иногда бабушка смотрела на внука ласковым взглядом, привлекала к себе и, целуя в щёки, приговаривала:

– Уж девчата любить будут такого гарного парнишку. Очи карие, как у мамы, с золотыми искорками. Чернобровенький ты мой, жалконький, сиротинушка бедненький!

Почему он «бедненький», Гриша не понимал. С бабушкой ему жилось привольно. Она рассказывала внуку сказки, пела песни – весёлые и грустные, когда управлялась на кухне, пекла самые вкусные пироги.

Одевалась бабушка в тканую коричневую юбку, крашенную настоем коры дуба, с такой же кофтой, сверху повязывала простой фартук из холстины. Волосы убирала в «гулю»[2].

– У нас в роду все были мастера и хозяйственные. Моя бабка знала, как плести магические кружева. Мне передать не смогла. На втором этаже сундук стоит, что дед мой сладил, когда я родилась. Спокон веку приданое загодя готовили девкам, с рождения. Там, в самом дальнем уголочке, сберегла моя матушка бабкино рукоделие. Я тебе, милый, зашью кусочек в подкладку – от злых людей. Был бы ты девкой, сделали б тебе воротничок али «кафаю»[3] украсили. А так в потайном месте курточки – и ладно будет.

С семи лет Гриша стал обучаться белошвейному ремеслу у бабушки. «Ну что ж, дело-то не мужицкое, а ты никому не рассказывай: ребята дразнить будут. Зато всегда в тепле, с белыми ручками, с красивыми барышнями будешь беседы вести. Учись, милый, учись. Что знаю, всё расскажу. Меня туточки ворожеёй кличут, а ты не слушай: у людей язык что помело. Кое-что и знаю, то-то бабы да девки с утра до ночи на нашем плетне висят. И почтенная публика не требует», – приговаривала она смеясь.

С соседями жили дружно. Григорий брался за любую работу. Мог и обмундирование казака починить, и из остатков ткани сшить какую-либо рубашечку или сарафанчик для детей бедняков. Чаще других по-соседски забегала дочка есаула Ефима, Еленка. Девочка любила гостить у них. Малышку привечали. Матери у неё не было, жила она с отцом через улицу от них. Ефим был серьёзно ранен в Кавказскую войну, рана на ноге плохо заживала, вот и обращался к бабушке-знахарке за целительной мазью. Отец души не чаял в дочери, игрушки ей привозили из самого Петербурга, нанимал учителей, заказывал наряды у дорогих портных. Девчонка росла капризная и своевольная.

Впервые Гриша увидел Еленку, когда ему исполнилось двенадцать лет. Зашла она к ним во двор, держа за руку отца, крепкого бородатого казака лет за пятьдесят, подпоясанного кожаным ремнём с серебряными бляшками, к которому был прикреплён кинжал. Маленькая девочка была одета по-городскому – в белое муслиновое[4] платьице с кружевами и оборками, на головке капор[5], украшенный атласными лентами. Её круглое румяное личико с надутыми розовыми губками и внимательными синими глазками обрамляли льняного цвета локоны.

Еленка серьёзно осмотрела дом, цветы в палисаднике, остолбеневшего Гришу и сказала со всей прямотой ребёнка шести лет:

– Не смотри так. Лучше б воды принёс попить! Ишь, нерасторопный. Да, пап?

А подросток не сразу и сообразил, о чём его просит это волшебное видение из бабушкиных сказок. Странное томящее чувство охватило его. Всё вокруг изменилось для парнишки. В тот момент он понял и, кажется, знал всегда, что эта капризная красавица, совсем ещё малышка, – его судьба. Если вдруг ей будет угрожать опасность, он, не колеблясь ни секунды, вырвет сердце из груди, чтобы спасти её!

Теперь он засыпал и просыпался с мыслями о Еленке. Надо немного подождать, пока они повзрослеют. И за это время он, Григорий, станет лучшим портных дел мастером и увезёт любимую в прекрасный город Петербург.

Он шил платья, придумывал фасоны, выписывал модные журналы – всё это было для неё и ради неё. Ткани заказывал французские, немецкие, восточные; они имели свой неповторимый запах: нежный батист пах горьковатой ромашкой, солнечный шёлк источал аромат чайной розы, плотная тафта[6] несла терпкость мускатного ореха, атласная ткань отстранённо сверкала льдом и холодом. Григорий часами перебирал рулоны, угадывая, из какой дальней страны они прибыли и какие люди создали их. Он видел руки этих тружеников: загорелые, узловатые – состарившихся работников; нежные, ловкие – подростков и юных девушек; крепкие, с широкими ладонями – коренастых мужчин. Своим «моделям» – неуклюжим, как гусыни, купчихам с их вертлявыми глуповатыми дочками – он, не глядя, доставал из-за спины несколько рулонов, зная, что только эти оттенки смогут достойно украсить женщину. И ни разу не ошибся. Шёлк, атлас, муслин с гордостью драпировали заказчиц, фигуры которых подчас необъятностью форм значительно превышали все допустимые и недопустимые нормы женской стати. И являли миру яркую красоту, заключённую в глазах и сердцах наивных женщин, по-детски смущённо разглядывавших себя в зеркале, обновлённых и неузнаваемых. Сам же одевался скромно, предпочитал в одежде оттенки чёрного цвета. Держался строго и отстранённо. Со временем его прозвали Чёрным Портным.

Так пролетело десять лет. Осенью его любимой Еленке исполнилось шестнадцать лет. Тогда Григорий с бабушкой пришли к Ефиму и, соблюдая традиции, посватались. Отец согласился. Девушка смеялась. Кокетничая, куталась в прозрачный шёлковый платок, пряча личико и сияя небесного цвета глазами. Жених подарил невесте серьги с рубинами. Серьги ей понравились, а само сватовство она приняла как развлечение. На Масленицу договорились сыграть свадьбу. Невестина родня начала готовить приданое. Бабушке Григория заказали постельное бельё с шёлковой вышивкой. А она никак не могла приступить к шитью: руки тяжелели, в глазах «метелики»[7] бегали.

– Ещё успеется, – говорила, сама не понимая, что с ней происходит.

Григорий же работал днём и ночью. По гостям не ходил. Был застенчив и самолюбив. Вспыхивал гневным румянцем на особо любопытных, пристающих с вопросами о его жизни затворника-портного. Он был уверен, что всего добьётся сам; ребята-сверстники его раздражали, он не знал, о чём с ними говорить и как можно хохотать над непристойными шутками. Его и перестали приглашать на очередные гуляния.

Наступила ненастная осень. Зарядили дожди. С Еленкой Григорий почти не виделся, отец её был строг и непреклонен: «Ещё намилуются. Пусть дочь на глазах будет».

Не стало родной бабушки, когда Григорию исполнилось двадцать два года. К тому времени и в слободке, и в городке знали, что вырос добрый мастер, дамский портной, и что приезжий Мозус[8] ему в подмётки не годится. Сам парень как с картинки писанный, вежливый, а уж если возьмётся шить, то девки и бабы будто краше делаются от его нарядов. Завистники шептались, что дело нечистое, бабка много чего внуку передала из своей магии.

Зимой бабушки не стало. Перед смертью она держала Гришу за руку и всё пыталась ему что-то сказать, но не могла уже произнести ни слова. Только смотрела любящим, жалеющим взглядом. Соседи помогли с похоронами. Свадьбу отложили до лета. А какая летом свадьба? Закрома пусты. Это уже после сбора урожая зачинаются гулянки.

Еленка не заходила, она объяснила Григорию при случайной встрече, что живёт он теперь один и негоже ей, девушке, бегать к парню, даже если они сосватаны. Да и ему недосуг было ходить по гостям. Он готовился к свадьбе, пусть даже ещё почти год придётся ждать. За это время он накопит денег для будущей семейной жизни с любимой. Его невеста должна быть лучшей, и такого свадебного наряда, как у неё, чтоб вовек ни у кого не было. Так оно и вышло. Подвенечный убор для Елены оказался редким и неповторимым.

Каждый день приходила баба-подёнщица, управлялась в доме, во дворе. Как-то спросила:

– Что Еленки не видать?

– Тебе-то какая печаль? – буркнул Григорий.

– Да поговаривают люди, что Ефим сродниться хочет с атаманом, а у того сынок с города приехал. Уже и смотрины были. Девчонка рада-радёхонька. В большом городе жить будут. Сынок по казённой части. На государевой службе состоит.