— Сейчас, — звучит из темноты виноватое, и со щелчком зажигается тусклый свет.
Я поднимаю глаза на его источник. Под потолком болтается на утлом проводе голая лампочка Ильича. Дешево и не сердито. Впрочем, ее света хватило, чтобы разогнать полчище тараканов. Никогда их столько не видел. Столешница просто была покрыта темным ковриком из тихо шелестящих насекомых, которые прыснули во все стороны, стоило ей зажечь свет. Сглатываю и чуть морщусь. Здесь даже обитать проблематично, не то что жить.
Осматриваюсь. Так и тянет разбить херову лампочку — хуже точно не станет. А еще лучше схватить ее за руку и увести в машину — в салоне стерильная чистота в сравнении с этим.
Подошвы ботинок липнут к полу, и я стараюсь не касаться поверхностей, которые все чем-то залиты и перемазаны. Фиксирую взгляд на единственном прекрасном: моей юной куртизанке. Она снимает с себя курточку, и сквозь полупрозрачную кофточку я вижу почти все. На ней темный бюстгальтер, неглубокие чашечки которого плохо сдерживают красивую грудь. Аккуратная аппетитная троечка, или около того. И я уже чувствую в ладонях ее приятную упругую тяжесть.
Тем временем малышка хватает меня за руку и тащит к мойке из нержавейки, которая кое-как пристроена прямо на трубах. Кран ржавый, а вентили жутко скрипят. Она откручивает синий, и в раковину с противным дребезжанием начинает рвано бить струйка грязноватой воды.
— Прости, горячей нет, — ее тон такой извиняющийся, что у меня ёкает в солнечном сплетении.
— Ничего, — улыбаюсь я, наблюдая за действиями девочки.
Малышка аккуратно снимает платочек, который уже успел прилипнуть к ране, и засовывает мою руку под кран. Воняет железом, и вода в грязной мойке окрашивается красным. Вздрагиваю. Ну все, столбняк мне обеспечен. Вот же херова помойка.
— Аптечки у нас нету, только бинт, — виновато проговаривает она. — Но я сейчас промою рану.
Без понятия, зачем мне вся эта херня, но стою как столб и терплю. Моя крошка берет кусок темного хозяйственного мыла, намыливает им свои пальчики и аккуратно водит их кончиками вокруг ран. Со мной явно что-то не то сегодня. Я позволил юной путане утянуть себя в притон, и сейчас тащусь, когда она просто водит пальцами по моей коже. В брюках становится все теснее, а пульс лопает вены как на ринге.
Она опять сует мою горящую огнем и зудящую кисть под воду. Сжимаю зубы. Боль бодрит и будоражит.
Девчонка оставляет меня у раковины и резиновым мячиком отскакивает в другой конец восьмиметровки. Встает на носочки и тянется к одному из верхних ящиков, которые еще каким-то чудом не рухнули со стены. Роется там, звеня посудой и шурша всякой фигней, а потом показывает мне бинт еще советских времен, если судить по пожелтевшей упаковке.
— Как тебя зовут? — спрашиваю, терпя грубые прикосновения бинта к прополосканным ранам.
— Лали, — поднимает на меня смущенный взгляд.
Не думал раньше, что меня цепляют глаза, но на её вновь залипаю. Вот почему такой яркой девочке не повезло родиться и жить в таком трэше?
— Прозвище, что ли? — уточняю я.
Мне хочется узнать ее настоящее имя, а не погоняло ночной бабочки. Не пойму почему, но стало досадно до злости.
— Нет, — мотнула головой, чтобы убрать с лица непослушные вьющиеся пряди, налипшие на влажный лоб. — Это мое имя. Просто это сокращение.
— А как полное? — осведомляюсь заинтригованный.
— Евлалия, — выдает скороговоркой и сильно наморщивает носик с порозовевшим кончиком.
