За строкой «Руслана и Людмилы»
«Известно, – писал пушкинист Щеголев, – что Пушкин, отдавая в печать свои стихи, всегда старался уничтожить все намеки, которые могли бы помочь добраться до действительности».
Так было и с несколькими строфами из IV песни «Руслана и Людмилы», исключенными им из текста поэмы при втором ее издании, в 1828 году. Какие же реалии читались в них? Чтобы ответить, заглянем в его жизнь, в декабрь 1818 года. Пушкин живет в доме родителей, на окраине Петербурга, в Старой Коломне. Его дни заполнены светской суетой, встречами с друзьями, легкомысленными и краткими сердечными увлечениями, участием в литературных сборищах, театром, творчеством. Причем творчеством, пожалуй, в последнюю очередь. За весь год написано всего лишь около двадцати стихотворений, да и то в большинстве эпиграмм, мелких набросков. Урывками продолжает создаваться «Руслан и Людмила».
18 декабря 1818 года Александр Тургенев пишет в Варшаву находящемуся там Петру Вяземскому: «… Сверчок (арзамасское прозвище Пушкина – Б.Б.) прыгает по бульвару и по б… „ Стихи свои едва писать успевает. Но при всем беспутном образе жизни его он кончает четвертую песню поэмы…».
Ох, уж этот беспутный образ жизни! Друзья вразумляют, Тургенев с Карамзиным нравоучениями замучили… А тут еще дома житья не стало. И все из-за кузины любезной, Екатерины Марковны. Казалось бы: сама стихи марает, все им написанное наизусть помнит, сестры Ольги подруга задушевная, и на тебе – насплетничала матери о его сомнительных знакомствах… И откуда только все знает? Старая дева, гусар в юбке… Ну да ладно, он еще припомнит ей эти сплетни… Да кабы только это душу терзало! Ведь вся Коломна, весь свет языки чешет. Еще бы! Такое событие, такой нонсенс! – одну из первых петербургских красавиц, девятнадцатилетнюю соседку его милую, Катрин Буткевичеву, просватали за старикашку-миллионера. Ему же уже за семьдесят!! Тургенев рассказывал, что на обеде у «жениха» только и разговору было, что о предстоящей свадьбе. И не стесняется развратник старый. Ведь он же, в сущности, просто купил Катюшу, как девку крепостную. Когда, бишь, они венчаются? Говорят, что в конце января… Вот тебе и Валериан Стройновский! А что он знает о нем? Ну, старик, граф, сенатор, миллионер, живет тут же рядом в Коломне… Что еще?
За окном зимнее петербургское утро. Пушкин лежит на постели в полосатом бухарском халате, на голове ермолка. Возле кровати – стол, на нем книги, бумаги. Он стремительно пишет, зачеркивает, кусает огрызок пера, снова пишет:
« Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же – честь и слава им! -
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым…
Все к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных,
И девушек худых и бледных,
Пророчит, издает журнал -
Дела достойные похвал!»
Это вступление к четвертой песне «Руслана и Людмилы». Таким было оно в первом издании поэмы летом 1820 года. Ни черновых, ни беловых автографов этого отрывка не сохранилось, и мы не знаем его вариантов, возможно, отражавших оттенки искрометной и злой иронии поэта, спрятанной за балагурным и шутливо легким бегом стиха. Но Пушкин всегда предельно конкретен, и колдун здесь – это не просто абстракция, синоним злого волшебника; вероятнее, что это вполне реальное лицо, скорее всего – старик граф Стройновский. Такое предположение, конечно, требует доказательств. Мы постараемся привести их, но прежде процитируем еще несколько фрагментов из писем Александра Тургенева к Вяземскому с нашими короткими комментариями.
