– Гляди, не тресни от хвастовства. Эк тебя разбирает-то, едва копытом не бьешь. Вон уж и кольца в косице звенят, хозяина славят, – хмыкнула. – Хельги, поверю тебе, деваться мне некуда. Из Извор надо убраться, вот и иду за тобой, как теля на веревице. Сколь раз говорить, нет на тебе долга. Почто зароки кидаешь? Ты дурной, никак?
– Да хоть как обо мне думай, только не бойся ничего, – Хельги и злобится не стал, разумея, что правая она. – Кулачишки-то сжала. Раска, глядеть больно, как жилка у тебя на шее бьется. Птаха пойманная, не инако. Ништо, согреешься, отмякнешь.
И поманил за собой, пошел ходко, более уж не оборачивался. Злобы не нянькал, обиду давил: никому слов таких не кидал, только ей, а она не поверила. Оно завсегда тяжко, когда от живого и сердечного отворачиваются.
– Хельги, – позвала, – да будет тебе. Разобиделся, гляньте на него. Да куда бежишь-то, бешеный? Не поспеваю за тобой.
– Суму давай, – остановился, – вижу, тяжелая.
– Сама я, – прижала к себе котомку кожаную, обняла обеими руками.
– Сама, так сама. Рухнешь, на себя пеняй, – теперь Хельги знал, что прячет чего-то. – Вон уж причал.
Через малое время оба уж стояли у сходен.
– Хельги, друг, думал без вас уйдем, – Ньял улыбнулся, а увидев Раску, склонил голову к плечу, будто задумался. – И где ты таких находишь, Тихий? Отчего мне так не везет?
– Ньял, принимай гостя, – Хельги взял вдовицу за руку и потянул за собой.
– Здрав будь, – Раска глаза распахнула на всю ширь, глядя на высоченного варяга, а более всего на его густую бороду, в какую вплел он немало серебряных колец.
– И тебе здоровья, красивая, – Ньял оглядел ее с ног до головы. – Хельги говорил о тебе. Ты смелая.
– Друг, чего ж встал? – Хельги положил руку на плечо северянина да сжал крепенько. – Веди. Место дай. Звяга где? Коней пристроили?
– Тихий! – кричал дядька. – Где шатался? Ждали тебя...
Звяга осекся, глядя на Раску, а через миг почесал в бороде и улыбнулся довольно.
– Эх ты... – и Рыжий подошел: смотрел на вдовицу, едва не облизывался. – Здрава будь.
– И тебе не хворать, – Раска встала за спиной Хельги и глядела не так, чтоб добро.
– Рыжий, уймись, – Хельги изогнул бровь грозно, упреждая шебутного парня.
– Как скажешь, – Рыжий взор погасил, отступил к борту и уж оттуда глядел на Раску, шевелил бровями, бахвалился и широкими плечами, и богатой воинской опояской.
– Весла! – Ньял взмахнул рукой, и крепкие варяги налегли, вывели на широкую воду.
Хельги сыскал место подальше от ражих воев, усадил ясноглазую и устроился рядом:
– Ничего не бойся, тут мои люди. Пойдем в ночи, течение само отнесет куда надобно. Озябнешь, шкуру дам. Снеди горячей спроворим. Раска, ты слышишь, нет ли?
Она и не слыхала его, глядела на берег, на широкий Изворский торг, какой оставила позади:
– Впервой на ладье, – вздохнула счастливо. – Хельги, красиво-то как. Вода качает, как дитя в люльке нянькает. Батюшки, а леса-то, леса какие! Столь сосен никогда не видала. Гляди, ровные, крепкие!
Тихий любовался уницей*, радовался ее счастью, едва ли не больше, чем она сама. Улыбка у Раски белозубая, глаза блескучие, да и лоб разгладился: уже не виделось на нем ни сердитости, ни боязни.
– Как ты жила, Раска? – и не хотел о плохом, да само с языка соскочило: знал, что несладко пришлось сиротке-приживалке.
– Как жила? – обернулась и прожгла взглядом. – Не голодала, не мерзла. Макошь Светлая сберегла от болезней, Род Могучий оборонил от лихих людей. Жила, как репка в землице сидела. Росла, а света белого не видала. Едва воли глотнула, а тут ты. Хельги, так и станешь за мной ходить? Указывать что делать, а чего – нет.
