Кстати, какое было облегчение считать «не хочу» за причину что-либо не делать. Разрешить это себе, Олесе и всем, кому угодно. После «не хочу» не спрашивать: «А почему?» Не хочу – и этого достаточно, представляете! Может, для кого-то это обычное отношение к жизни, для меня же это стало откровением.
Тогда я еще думала, что телефон – это временный способ развлечения ребенка, но нет. В дальнейшем у Олеси появится симка с личным номером, имена в книге контактов, куча приложений и игр, фотографии и видео с ее монологами в галерее, мессенджеры с обменом фотографиями, стикерами и голосовыми сообщениями. К сожалению, некоторые из них так и остались неоткрытыми. После ее ухода я выключила телефон и до сих пор не могу включить, словно тот остался ее личной вещью.
В этот же день я узнала, что нельзя сидеть на кровати пациента. Начался общий обход врачей, и всем мамам было велено встать. Правда, нам не сказали, где сидеть, ведь в палате стояло только одно кресло. Было принято решение сидеть на кровати, пока не видят врачи, – так все и делали. Я и несколько мам попались, потому что об этом правиле не знали. А кто знал, просто вовремя соскакивал, чтоб не получить замечание. Вот такой абсурд. Но подобное происходило не только в этой больнице.
Конечно, правило имело под собой логическое объяснение – микробы на одежде. Но мой варикоз шептал, что, стоя весь день, мы далеко не уедем, тем более что резинки от носков, ношение которых было тоже обязательным условием для пациентов и сопровождающих, сдавливали ноги, которые из без того отекали от длительного нахождения в вертикальном положении.
10 ноября. Нас записали на МСКТ. Обследование проводилось под наркозом. Тогда Олеся получила первый наркоз. Забавно, как вновь поступившие сначала считают, сколько наркозов получили их дети, потом забивают на это. Будто идет внутренняя трансформация от «мы лечимся без антибиотиков, даем иммунитету самостоятельно справиться» до «поставьте хоть что, лишь бы справился, лишь бы жив остался».
Все это, напомню, потому что крепкий иммунитет ребенка складывается (присваивается!) в копилку личных достижений. Как будто я отстояла в огромной очереди за этим иммунитетом или отвоевывала его в неравном бою. Это как гордиться внешностью ребенка, цветом глаз, своей национальностью, климатом в родном городе. Спасибо, что вышло все так, но моя-то заслуга в этом какая?.. Я думаю, поэтому многие матери не могут принять болезнь ребенка, потому что наличие у малыша иммунитета транслируется это как личное достижение. А ты вот не достигла. Глупо ведь, правда? И я сама была такая же глупая.
Я занесла Олесю в кабинет МСКТ, ее забрали, меня выгнали за дверь. Я слышала, как она плачет. И как же это было тяжело – не ворваться в кабинет. Потом наступила тишина. Все длилось минут пятнадцать. Когда Олесю разбудили, меня пригласили обратно. Анестезиолог держал ее на руках и приговаривал так, чтобы я слышала:
– Сейчас мама придет, мы ее наругаем.
– За что? – спросила я.
– Как вы могли такую вырастить?! Отсюда, – он показал в область ребра, – досюда… – он показал в область таза.
Он говорил про опухоль.
Я лишь пожала плечами, сглотнув подступивший ком: я не знала, что и сказать. Да и что я могла сказать? Поливали, удобряли и вырастили? Ну нет же. Меня и так съедало чувство вины и стыда, так зачем еще меня укорять? Качественнее, чем я сама, все равно никто покритиковать меня не мог. Но что он хотел, чтоб я не забывала о своей причастности? И что я могла сделать? Я всецело доверяю врачам сейчас. И да, выслушаю все, что пожелаете, только вылечите это, пожалуйста, не отказывайтесь от нее из-за плохой матери.
