Николай Михайлович Карамзин - страница 24

Оставив Веймар, Карамзин направил свой путь в Швейцарию. Он проехал Эрфурт, Готу, Франкфурт, Майнц, Мангейм, Страсбург, и прибыл в Базель.

Прежде чем последуем за Карамзиным в Швейцарию, скажем несколько слов о поездке его по Германии. Некоторые обвиняют автора «Писем русского путешественника» в том, что будто бы, оставаясь чуждым общественным интересам, он ограничивался только путешествием по кабинетам германских ученых и литераторов; что беседа с Кантом, Гердером или Виландом занимала его более, нежели общество, в котором они жили, и прочее. Но неосновательность таких упреков явно обнаруживается при чтении путевых записок Карамзина, обнимающих со всех сторон тогдашнюю жизнь германского общества.

Путешествие по Швейцарии. – Знакомство с Лафатером. – Письма Петрова, писанные за границу. – Женева. – Посещение Боннета. – Французское письмо Карамзина к Боннету. – Начало перевода сочинения «Палингенезия». – Карамзин в Провансе. – Париж и впечатление, сделанное им на Карамзина. – Карамзин в заседании Академии надписей. – Разговор с Бартелеми. – Приезд Карамзина в Лондон и мнение о характере англичан. – Английская литература

С первого шага на почву Швейцарии Карамзин был поражен красотами природы. Пробыв в Базеле несколько дней, он поехал в Цюрих, где жил тогда Лафатер.

К этому времени относятся письма Петрова, писанные к Карамзину за границу Вот они:

«Простота чувствования превыше всякого умничанья; грешно сравнивать натуру “Сепа”[22] с педантскими подражаниями, с натянутыми подделками низких умов. Однако простота не состоит ни в подлинном, ни в притворном незнании. Можно писать крестьянскими наречиями: што, поди-ко, дво-сь, вот-ты, и со всем тем педантствовать. Самые жаркие чувствования могут иногда показаться суше латинского лексикона и латинской грамматики.

Ты начал что-то писать, но не хочешь сказать мне, что такое. – И я начал, по приказанию, нечто писать. А что? – теперь не скажу!

Для разогнания черных мыслей, которые иногда и в деревне меня посещают, расскажу тебе небольшое приюпочение, недавно бывшее. Я уже писал к тебе, что за Москвою-рекою был большой пожар. В этом пожаре неучтивый огонь не пощадил, между прочими домами, и хижины одного из бывших наших приятелей, не рассудив о том, что вместе с домом может разрушить и философию хозяина. (Ты должен знать этого приятеля: это толстый купец, с величавою поступью, который по всей Москве почитался философом.) Лишившись дому, господин философ целый день неутешно плакал, как бы, может быть, и я в таких обстоятельствах сделал. Простодушные знакомцы его дивились, видя русского Сенеку, плачущего, и изъявили ему свое удивление. Он отвечал им: “Не о доме моем плачу; знаю, что дом и всякое другое имение – суета. Но под кровлею моего дома птичка свила себе гнездо; оно теперь разорено, и о ней-то я плачу”. Простодушные знакомцы дивились сему великодушию, славили философию, могущую возвысить человека до такой степени, и восклицали: “О, великий муж! Забывая о своем несчастий, плачет о птичке”»

«Воспоминание о тебе есть одно из лучших моих удовольствий. Часто я путешествую за тобою по ландкарте; расчисляю, когда, куда мог ты приехать, сколько где пробыть; вскарабкиваюсь с тобою на высоты гор, воображаю тебя бродящего по прекрасным местам или делающего визит какому-нибудь важновидному ученому. – Я думаю, что теперь ты давно уже в Швейцарии. Усердно желаю, чтобы во всех местах находил ты таких людей, которых знакомство и воспоминание возвышало бы удовольствие, какое ты находил в наслаждении прекрасною природою и в новости предметов, и утешало бы тебя в твоем неприятном опыте, что везде есть зло; могу себе представить, что сей опыт часто тебя огорчает при твоей чувствительности, и приводит в такое грустное расположение, в каком видал я тебя, живши с тобою. Но, не правда ли, что он и дает тебе живее чувствовать цену людей, достойных почтения, многих ли, или немногих?»