«Я весьма любопытен знать, виделся ли ты с А. М.>20; виделся ли уже с Лафатером, и как он тебя принял; как располагаешь ты свой вояж? Я опасаюсь твоего проезда через Францию, где ныне такие неустройства>21.
Что касается до меня, я живу по-прежнему; перевожу (что, мимоходом сказать, довольно уже мне наскучило). Осиротевшее без тебя “Детское чтение” намерен я наполнить по большой части из Кампова “Теофрона”».
С неизъяснимым удовольствием увидел Карамзин живописное местоположение Цюриха, его цветущие окрестности, зеркальное озеро, вставленное в светло-зеленую рамку берегов, на которых нежный Геснер рвал цветы для своих пастухов и пастушек; «где душа бессмертного Клопштока наполнялась великими идеями священной любви к отечеству, которая после с шумом волнующегося моря излилась в его “Германе”; где Бодмер собирал черты для картин своей “Нохиды”, и питался духом времен патриархальных; где Виланд и Гёте в сладостном упоении беседовали с музами; где Фридрих Штольберг, сквозь туман двадцати девяти веков, видел в духе своем древнейшего из творцов греческих, певца богов и героев, седого старца Гомера, лаврами увенчанного, и песнями своими восхищающего греческое юношество, видел, внимал, и в верном отзыве повторял песни его на языке тевтонов».
В тот же день, после обеда, Карамзин пошел к Лафатеру. «Вошедши в сени, – пишет Карамзин, – я позвонил в колокольчик, и через минуту показался сухой, высокий, бледный человек, в котором мне нетрудно было узнать Лафатера. Он ввел меня в свой кабинет, услышав, что я тот москвитянин, который выманил у него несколько писем, поцеловался со мною, сделал мне два или три вопроса о моем путешествии, потом сказал: “Приходите ко мне в шесть часов; теперь я еще не кончил своего дела. Или останьтесь в моем кабинете, где можете читать и рассматривать, что Вам угодно”». Потом он показал Карамзину на шкап, в котором стояло несколько фолиантов, с надписью: «Физиологический кабинет», и ушел. Карамзин сперва не знал, что ему делать; подумал, сел и начал разбирать физиономические рисунки. Между тем такой прием оставил в нем не совсем приятные впечатления; он невольно вспомнил Виланда. Лафатер раза три приходил опять в кабинет, брал книгу или бумагу и опять уходил. Наконец он пришел с веселым видом, взял его за руку и повел в собрание цюрихских ученых, к профессору Брейтингеру, где рекомендовал его хозяину и гостям как своего приятеля. «Лафатер, – пишет Карамзин, – имеет почтенную наружность: прямой и стройный стан, гордую осанку, продолговатое, бледное лицо, проницательные глаза и важную мину. Все его движения живы и скоры; всякое слово говорит он с жаром».
Во все время пребывания в Цюрихе Карамзин постоянно посещал Лафатера, иногда даже по нескольку раз в день; довольно часто обедал и ужинал в кругу его семейства и друзей. Лафатер водил его ко всем своим знакомым, старался доставить ему удовольствие, прогуливался с ним по вечерам и разговаривал о различных предметах. Некоторые из этих разговоров довольно интересны и важны.
Лафатеру хотелось, чтобы Карамзин, возвратившись в Россию, издал на русском языке извлечение из его сочинений. Он хотел пересылать к нему в Москву свои рукописи, а Карамзин должен был собрать подписку, и уверить публику, что в извлечении этом не будет ни одного необдуманного слова. Карамзин принял предложение Лафатера и ударил с ним по рукам, однако ж по разным причинам не мог исполнить данного обещания.
