когда засыпаешь с ней – у неё глаза больше, чем у любого страха.
а потом до неё не идёт ни один здешний скорый.
ты не знаешь этого. о чём с тобой говорить?
не знаешь, как играет её сердце в кулак,
замолкая настолько, что мясистая нить
рвётся в твоих руках, дурак.
вот так мы взяли и прошли рядом друг с другом, мимо.
латиница её слов льётся сквозь руки гангом.
такой чёрно-белый не очень удачный снимок.
мы с ней в париже. и никакого последнего танго.
на брутто не хватит цезаря, на нетто суда нет.
мама, мне страшно не родиться гением.
да и как мне родиться? куда мне?
я уже показался. красивый? ну, более-менее.
мой кровепровод будет ещё артерией города.
мёртвое море внутри обрело покой.
ты сейчас встанешь-уйдешь. охygen-нo гордая,
что койка нас не сроднила, что я никакой.
таксист обгрызёт удила, но не тронется с места.
капли из носа на кафель – твой красный рот.
ну что тут раздумывать, город? кради невесту.
я пересек эту лету и брассом, и вброд,
но не полегчало. тротил укрощаю. и в клюв
поломанной птицы его загоняю с лихвой.
девчонка сбежала. теперь все спокойнее сплю.
кукушка с часов с полным ртом объявляет отбой.
я не слышу.
греть кошек на сердце, плясать под дудку
кого попало, кормить огонь своим бредом.
не считаться твоим любимцем (которые сутки)
сидеть напиваться с покойным соседом.
не делать вообще ничего. болею.
учусь стрелять из простой рогатки
по фонарям. я не стал смелее.
хожу на курсы шитья, на прятки.
тебя по-прежнему нет, как славы.
вчера познакомились с твоим мужем
в одном борделе. он, в общем, славный.
но мне от этого только хуже.
пропавший без вести там,
где находится любой мёртвый,
а на чужое «отдам»
бросается каждый четвёртый,
мои мысли и боль встречаются в одном русле.
и я бы врагу не желал своей грусти.
в моей голове, налитой брусничным соком,
с запада суховей, муссоны – с востока.
под напряжением каждый грамм,
и вряд ли дойдёт до шага.
так плотно застрявшему там
нужнее всего отвага.
навечно запаянный в прошлом,
не оккупант, не заложник.
а нечто, как часть интерьера,
среди неуслышанных слов и беспочвенной веры.
британцы скорбят, размывая всю боль
по сереющим полосам автобана.
мне плевать на британцев, но что-то с тобой,
что-то не так… и мне странны
попытки полётов из резких падений
и душные ночи верёвкой на шее.
ты меня оставляешь; я, видно, не гений.
а рваные раны – попробуй зашей их.
не хочешь? не стоит. гуляю по шпалам
и носом в осоку ночую на поле.
трагично?! да что ты… с английским накалом
британцы скорбят. промахнулись в футболе.
до колик сердца нарушая путь,
бежать к тебе, срываясь к шоку трижды.
дрожит в зубах. давно не продохнуть…
какой тут флирт? теперь бы выжить…
июнь дробит межпозвонковый слой,
июнь нахально стелет мне гортань.
он любит шлюх, он воровато злой.
а я люблю одну. и грубым «перестань»
ему кидаю сочный повод вдруг
уйти, оставив середину где-то.
так судорожно лгал: она мне друг.
так ядерно хотел и не дожил до лета.
твой город серо-прост
и мал настолько, что я касаюсь неба,
вставая в полный рост.
четыре, три… и ты не хочешь больше считать
дохлых рыбок в этой бездонной чаше.
девальвация – слово от дьявола, значит опять
ничтожно мало, что могло бы быть нашим.
это кто-то сфальшивил, сломался. кто?
когда межгород – сдутый спасательный круг,
когда только кровь, там, где должен ток
по проводам. когда вдруг
солнце режет глаза до слёз.
и я в мадрид – загонять быков,
