ни бедность, ни молодость нам не мешали.
но время всё вышло в абсурде, попойках,
моих путешествиях в койку из койки.
ты – клон моей подлости,
но до меня тебе далеко.
на голой площади, где не осталось птиц,
кто-то, смотрящий предельно вниз,
стоял у стены параллельно скопленью лиц
и каждому рядовому шептал: промахнись.
оставалось состроить планы на новый год
с решением Бога. лежащему у стены
было чертовски холодно. шла в расход
вторая обойма. я собираю сны.
каждым живущим отныне владеет страх.
письма вскрывает невидимый комиссар.
если бы знала, как в этих ночных кострах
корчится от досады сартр.
я засыпаю в ритме солдатских пли.
твоим маякам недостаточно парохода.
и я клею бумажные корабли,
дожидаясь тысяча девятьсот сорокового года.
в обожженное горло втекая спокойно,
раздирая ещё не зажившие ранки…
чудо было бы чудом, когда бы не пойло,
обагрившее доски чужой коммуналки.
и пока очевидно: так надо обеим,
чтоб наутро по разные дни баррикад.
питер маленьким янки бордово робеет
новым солнцем. а мне леденеющий мкад
очень нужен, чтоб было куда не вернуться.
и лечиться… хотя я не верю врачам.
я всё вижу, как рвутся, натянуто рвутся
между нами последние нитки. и чай
будет утром из разных небьющихся чашек.
истерить не хочу, но по разным домам.
всё, что было когда-то единственно нашим,
расплескав для подростков, их кошек и мам
очень ало – как повод для свежих газет,
кинутых в почты широкий карман…
белым-белым очертит мой правильный след
на земле молодой капитан.
ничего не хочу знать о том,
кем занят твой вечер, чем задан тон,
как нам было явно, что потерять,
и я перешел с voulez-vous на ять.
ты непременно ставила на zero,
я разбивал то место, где вырос рог,
а затем копыта-хвост-чешуя=
я наконец-то стал походить на Я.
и как тебя осенило вдруг поутру,
что сквозь меня черти нашли дыру
в мир, который почти на дне.
и дело точно теперь во мне.
ничего не хочу знать о том,
кем признан твой ум и запачкан дом.
мои дела поважнее такой фигни.
черти с тобой. и дело теперь не в них.
дни растворяются сахаром в уличном чае.
думаешь, история возвысит твоё отчаяние?
скорее, запомнит ростовку, цвет глаз и профиль,
любимый сорт женщин, яблок и кофе.
и по фактам ты выйдешь обычнее всех живущих,
не выделишь из толпы, не отфильтруешь из гущи.
хотя сейчас мы видим тебя остервеневшим Иудой и брутом.
тут дело не в тридцати монетах,
не в ослепительности момента,
а именно в этой конкретной минуте.
всё же это где-то должно остаться:
под мраморным настом метрополитных станций,
в прогрессии увеличения дистанции,
в латиноамериканских танцах.
в ча-ча-ча запрятанным между слогами.
в чемоданах с гранатами, кейсах с деньгами.
в моно-, сверх– и какой другой полигамии.
у шарлатана в кармане, у честного под ногами.
где-то остались имя и прошлый азарт.
и то, и другое моё. читать по глазам
нас вынуждают высокие радиоволны.
ты там не парься, Господь, мы всем довольны.
дышим тем, что нам подсыпают в воздух.
особо строптивые – тем же, но через марлю.
и те, и другие – почти в одинаковых дозах.
отдаём голоса то Тебе, а то дарвину.
нас допускают только до этого выбора,
будто у нас черепа изнутри выбриты.
байкал аккуратно перенесён куда-то под выборгом,
а реликтовые леса как несогласные вырублены.
небо в морщинах от бесконечных Ту.
куда ни кинь взгляд – уже пересёк черту.
куда ни кинь слово – оно отпружинит в тебя.
куда ни засунь календарь – конец октября.
