Новые скифы - страница 20

Антрополог Леви-Стросс, исследуя южноамериканское племя бороро, подметил важную архетипическую деталь, свойственную всему человеческому роду с незапамятных времён: в индейских посёлках женщины живут в буквальном смысле на краю[2]!

Оставляя мужчинам центр для петушиных боёв и бесконечных сходов, женщины облюбовали наиболее внешнюю часть поселения, ободы социального колеса. Они выходят к дикой природе, соприкасаются. Оставаясь теснейшим образом связанными с родовым миром, священные знаки коего расположены в центре людского поселения, женщины прямо-таки осязательно склеены с матерью-природой, обращены к миру жизни и черпают там бесконечную активность. Своею гладкой кожей они в вечном тактильном контакте с травами, камнями, деревьями, водяными струями, потоками воздуха и пучками запахов, с щебетанием птиц и сиянием месяца.

Это господа-мужчины, вырываясь из общественного центра, режут себе в природе ходы, как паразиты в соколином сердце. Попадая в живую среду, мужчина старается хватать всё, что блестит и шевелится, а дальше расчленить, разобрать, посмотреть, как устроено. Мужчина одновременно – ребёнок и хищник, он живёт глазами и берётся за всё, что видит.

А сударыня, вечно пребывающая в мире чар и слуховых галлюцинаций, совершенно иное существо, так же далёкая от мужчины по своей природе, как звезда Альнаир в созвездии Журавля далека от земного перочинного ножа.

Мужчина живёт бликами и миражами, а женщина – любовью, ибо она сама по себе есть любовь. Поэтому она лучше слышит, чем видит, ведь любовь – слепа. И любит леди ушами и носом. Она растворена в звуковой и ольфакторной среде. Пороги восприятия пахучих и летучих веществ у мужчины и женщины несоизмеримы. Французские психологи-экспериментаторы Тулуз и Вахид обнаружили, что дамы могли лучше господ определять запахи камфары, цитрала, розовой и вишневой воды, мяты и анетола[3]. Только на языке ароматов с помощью воистину звериного женского чутья можно разговаривать с обитателями тонких миров: душами предков, тенями умерших зверей и муравейников, субтильными духами леса, эфирными телами подруг и небесных девушек, огненными бабочками, прилетающими с той стороны… Ведьма – мы произнесли это слово!

И началась её демонизация.

ЯГА, ЯГА-БАБА, ЯГАЯ БАБА, ЯГАБИХА, ЯГАБОВА, ЯГАЯ, ЯГЙНИШНА, ЯГИХА, ЯГИШНА – баба-яга, сказочный персонаж, обитающий в дремучем лесу; ведьма. «На печи, на девятом кирпичи лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит» [4].

В образе Яги скрыты гипертрофированные женские черты, те, что мы уже описали. Яга слепа, чаще на один глаз, но чует «русский дух», как заправский этнограф и парфюмер. Ибо «нос бабы – в потолок врос». Вся изба её – большой Orgue à parfums – парфюмерный орган из сушёных кореньев, трав и грибов, эфирных масел и спиртовых настоек, летучих ароматов неизвестных нам существ и ароматических эссенций известных нам мертвецов. Яга «любит ушами», впитывает инициируемого «молодца» через сказки и бесконечное мужское враньё, где рациональность дискурса тонет и теряется, возвращаясь к первозданному значению роя испускаемых звуков – к волшебному шуму, ещё не расчленённому на слова и смыслы.

Да, она, как и любая женщина, чувствительна к мужской вони и грязи и поту. Яга мужчину моет, а уже потом с ним разговаривает, растирая мускусом и амброй. Вернее, не разговаривает, пока не накормит. Хозяйка мёртвого и живого мира за границей рационального человеческого бытия живёт в «Пряничном домике», в коем происходят зловещие инициации: там кормят и поят – «зубы точат» (Яга великолепно различает и вкусовую палитру), а после сажают в огненную печь и режут спины на ремни.