– Пугачевский рубль это, стало быть, Екатерины II.
– Да. Он был выпущен 1771 году и совпадает с восстанием Емельяна Пугачева, поэтому и называется у нумизматов Пугачевским рублем.
– Да помню, жуткая история. И до Пугачева серебренник добрался.
– Какой серебренник? – удивился Лёня.
– Не твоего ума дело! Будешь нос совать, куда не следует, я тебя как Пугачева в клетку посажу.
– Я просто спросил, а вы сразу – в клетку.
– А я просто и посажу, чтобы не спрашивал!
Лёня закрыл глаза и заплакал. Он плакал не оттого, что языки пламени облизывали его спину, не от боли блуждающей по всему телу. Клюев плакал, оттого что осознал свою вину перед Леной, перед Рублевым и еще десятком людей, о которых история умалчивает. Ему не было жалко себя, он до боли в сердце пожалел упущенную возможность прожить, пускай хоть и скромную, но честную долгую жизнь.
Иван Иванович пришел бы в бешенство и наверняка посадил бы Лёню в клетку, если бы слезы, которые Леня ронял в костер, были притворством, а не следствием истинного раскаянья.
На небе сгустились тучи, и на остров дивной красоты упала тень.
Иван Иванович с недовольством посмотрел в небеса.
– Вот прямо сейчас возьму и отпущу! Шанс на обретение счастья дам, но просто так отпускать – несправедливо! Пусть знает, что почем и как они, эти рубли, простым гражданам достаются!
Небо разъяснилось, и остров дивной красоты утонул в ярком солнечном свете.
– Продолжим, – сказал Иван Иванович, и дунул в сторону костра. Огонь испарился бесследно и Лёня, успокоившись, продолжил рассказывать, кому какой достался рубль.
– Петра III я продал за пятьсот Гришке, он в центре квартиру снимает.
– Где?
– Хоть убейте, не знаю!
– Убью, с меня не убудет.
– Слышал из разговора, что на улице Соборной.
– Какого разговора? Кого с кем?
– А это еще зачем?
– Тут вопросы я задаю!
– Да Лешка трепался с каким-то проходимцем.
– Лешка- это Скотников Алексей Константинович, что врачом на скорой помощи работает?
– Да.
– Лёня, а ты случайно Алексею Константиновичу ничего из награбленного добра не продавал?
– Почему сразу с награбленного! Мы поменялись, а потом, конечно, я их свистнул, но никого я не грабил.
– Отвечай по существу, продавал или не продавал?
– Продавал.
– А, вот видишь! – воскликнул Иван Иванович и вскочил на ноги.– А ты еще спрашивал зачем. Малозначительная деталь, а куда привела. В допросе все важно, каждое слово, каждый звук!
– Я бы сам про Лешку рассказал!
– Ты бы может, и рассказал. В твоем то положении. А другой бы утаил. Так я бы потом прижал того, о ком он обмолвился, и весь бы клубок распутал. Понял, щегол не стреляный!
– Понял.
– То-то. Так что ты, говоришь, продал Скотникову Алексею Константиновичу.
– Ливонез!
– Это что еще за индюк надутый?
– Про индюка в самую точку. Эта монета выпускалась для прибалтийских провинций.
– Остуда поподробней.
– 96 копеек Елизаветы Петровны за тысячу ушли, только их и видели.
– Стоп! Какие еще такие 96 копеек? Ты случаем на солнце не перегрелся, а то давай я людоедов позову, они тебя будут кокосовыми листьями обмахивать, как шашлык.
– Не надо людоедов. Откуда я знаю, почему у вас там 96 копеек оказались. Коллекция ведь ваша, не моя!
– Иван Иванович задумался, снял шляпу, почесал пером макушку, одел обратно на голову свой головной убор и сказал: – Коллекция, как жизнь, таит в себе сюрпризы!
– Наверно.
– Что значит, наверно?
– Значит, я полностью согласен!
