Я к своей матери не питаю родственных чувств, но она у меня хотя бы есть.
Как несправедлива судьба!
А вдруг ее отец ее не кормит? Может, с ним самим что случилось, а никто не реагирует…
– Ты, Анютка, тоже себе беруши купи, а то реально невозможно спать, – отвлекает меня из раздумий Вика.
– Ребенок сильно плачет, – слышу, как поменялся писк на надрывный плач. – А вдруг с ее отцом что случилось, а малышка одна или…
– Ну, иди, проверь, – скептически хмыкает подруга.
– Пойду, – вдруг решаюсь. – Мало ли…
– Ты серьезно, что ли?
Вике хватает одного пристального взгляда в мои глаза, чтобы понять, что я не шучу. Она закатывает глаза к потолку, качает головой.
– Да не откроет он тебе. А если откроет, не пустит или вообще пошлет.
Пусть не пустит. Пусть пошлет. Главное, чтобы был жив и в себе.
Я уже у порога и сунула ноги в тапки, на которые указала Вика.
– Какая квартира?
– Сорок третья. Анюта, ты только недолго. Завтра вставать рано.
– Ага.
– Если что, я замыкаться не буду, сама потом закройся.
– Ладно.
Вылетаю на площадку. Пробежавшись взглядом по номерам соседних квартир, вижу сорок третью и решительно нажимаю на звонок. Прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ребенок кричит, ничего не происходит.
Вылетаю на площадку. Пробежавшись взглядом по номерам соседних квартир, вижу сорок третью. Она рядом с Викиной.
Решительно давлю на звонок. Прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ребенок кричит, ничего не происходит. Может, звонок не работает или отключен.
Стучу. Еще раз. Громче. Дольше. Нетерпеливо.
Дверь распахивается неожиданно, едва не сбив меня с ног.
Отскакиваю, таращась на хозяина сорок третьей.
Шкафообразная фигура стоит в темном коридоре, и первая моя осознанная мысль – бежать. Потому что эта фигура внушает неконтролируемый страх.
– Ну? – звучит глухой и недовольный голос.
Какой огромный мужик. Он вообще человек? Обросший, весь в черном и смотрит недобро.
Я забыла, зачем долбилась в его дверь!
Вытаращив глаза, изображая рыбку, брошенную на сушу, делаю шаг назад. Чувствую, как пятки виснут в воздухе – я встала на самый край лестницы. Еще чуть–чуть, достаточно дуновения сквозняка и…
Но тут же сквозь грохочущий пульс в ушах слышу детский крик. И страх притупляется. Шагаю вперед.
– У вас ребенок плачет… громко… – решительно заглядываю под руку гориллы в квартиру. Там тоже темно.
– Ну?
– Грыжу накричит, лечить трудно.
– Ну?
Заладил…
Других слов не знает или оглох уже?
Мысленно сжав страх в кулак, зажмуриваюсь и… была не была!
Юркаю под руку гризли.
В чужую квартиру.
Как в горящую избу.
Ща–ас как схватит за шкирку, да как вышвырнет…
Но нет, не чувствую, чтобы кто–то ловил или орал вслед.
Приоткрываю один глаз, чтобы сориентироваться. Второй. В полумраке вижу свет из дальней комнаты. Той самой, что смежная со спальней Вики. Оттуда доносится надрывный плач, и туда несут меня ноги.
Запоздало думаю, что в квартире может быть кто–то еще кроме хозяина и младенца. И что врываться в чужую квартиру без разрешения нельзя. Но этот плач… Он перекрывает всё.
Влетаю в комнату. Взглядом выхватываю кроватку с балдахином и подвесной музыкальной игрушкой, которая в данный момент крутится без звука.
В кроватке лежит, машет ручками и кричит маленький красный комочек. Контрастно смотрится белый памперс на тельце малышки.
– Маленькая девочка, – наклоняюсь к малышке, поглаживаю ее по памперсу. Она, услышав чужой голос, притихла, прислушиваясь. – Здравствуй. Какая ты хорошенькая, – улыбаюсь ей, а у самой сердце сжимается от жалости и несправедливости судьбы. – Не плачь, маленькая моя. Ты такая красивая…
