О родном - страница 7

. все эти слова стали мне доступны гораздо позже, они открылись, как в компьютерной игре, с достижением определённого уровня, когда я начал исследовать свою семейную историю. так или иначе, история моих родных отражена во мне: изучая её, каждый раз я открываю всё больше и больше уровней. войлок меня тревожил: он был колючим и вонючим. мне казалось, что он царапает мою кожу и впивается в неё тысячами волосинок, которые потом исчезают внутри тела. запах войлока навевал воспоминания об овцах, у которых висели высохшие круглые коричневые продукты жизни на шерсти. приходилось мне это чувствовать, потому что бабушка шила из войлока: стельки, кошельки, валенки. некоторые из этих вещей мне передавала мама, и я их носил в школу. только после смерти бабушки я начал ценить её войлок.

я помню её худые костлявые руки. как они мнут войлок, чтобы он стал мягким. между её большим и остальными пальцами находился лоскут серого или белого войлока (этот самый ценный), круговыми движениями кончиков пальцев она смягчала его. это она делала часто, просто сидя в тишине вечером. а я сидел напротив и наблюдал, как она аккуратно продевала толстую нитку через войлок, соединяя один лоскут с другим. периодически она смотрела на меня тёплыми глазами, пока я пил хойтпак из молока её двух коров, и улыбалась. у её хойтпака почему-то никогда не было комков, а пальцы у нее были твёрдые, и ни одна толстая нитка не могла проколоть их.

– оглум, бээр кел, көр даан, сеңээ кошколёк таарап бердим. – говорила она, как только дошивала еще один кошёлек. я перенял от неё это слово, кошколёк.

валенки в детстве у меня тоже были хэндмейд. они были сделаны этими самыми руками, худыми и покрытыми возрастными пятнами. тепло её рук шло в тепло валенок, согревая мои пятки. даже запаха не ощущалось, хотя в затвердевшем снегу мои валенки никогда не промокали и просто скользили.

после смерти бабушки, уже в более осознанном возрасте, я начал говорить с ней через маму, через её фотографии в альбоме и через её родные края, где она отдала всю себя, чтобы взрастить детей и внуков. я узнал, что её юрта из войлока не была простой. в ссср войлок нельзя было делать «традиционным» способом, когда два-четыре человека садились и длинными деревянными палками делали из шерсти войлок, набивая его под тывинские песни (кагары). перед этим шерсть очищали (дыдары), а после набивки шла целая череда манипуляций разными членами семьи: старшие дочери поливали водой, сыновья катали на лошадях, сушили под июльским солнцем бабушки и матери. в результате получался не просто войлок, а продукт коллективной заботы, который передавался из поколения в поколение в виде юрт, обуви, ковров, сёдел:

кидис өг

кидис идик

кидис хевис

кидис эзер

войлок был переделан, передуман в ссср. из него убрали компонент родственности, его не набивали мужчины и женщины в кругу семьи или общины (дүк дою), его не накручивали на траве около юрты руки взрослых женщин рода. вместо этого производство было механизировано, кидис стал просто очередным товаром, звеном в цепи серийного производства. а тех, кто делал по-старому, уделяя внимание всем шагам, наказывали. это могли быть выговоры, изъятие материала или срок в тюрьме. родители бабушки боялись, но продолжали делать войлок – в тихой степи, где слышны только сверчки, вдали от глаз, где никто не видел «запретное»