Лицо командора побагровело. Схватив пирата за жидкие волосы, он дёрнул его голову на себя и спешно прорычал:
– Что тебе известно о моем сыне, скотина?
– Мальчонка не в ладах с папашей, да? – несмотря на адскую боль, Левассар не сдавался и взгляда от командора не отводил. Напротив, позволял ярким искоркам в своём взгляде издевательской пляской раздражать Хиггинса. – Сбежал из дома и не спешит возвращаться?
– Мой сын там, где и должен быть. Дома с матерью и няньками! – продолжал распаляться командор, то краснея, то бледнея от негодования, злости и беспомощности.
– А я слышал, у тебя два сына, – продолжал издеваться Левассар.
Кровь отхлынула, и лицо командора стало белее снега.
– Что тебе известно об Эдгаре?
– А-а, – протянул пират, – так его имя Эдгар. Вот этого я не знал.
– Да ты и так ни чёрта не знаешь, – облегчённо выдохнул Хиггинс. – А я чуть было не купился. Так ты мне скажешь, где золото? Или...
– Или что?
Выпустив из рук пакли Левассара, командор прошёл к окну, раскрыл створку, выглянул на улицу и кивнул. Тревожно забили в барабаны. Забили и резко оборвали. Гробовую тишину прервал сдавленный вскрик толпы, а потом воздух стал постепенно наполняться привычными шумами ежедневной жизни центральной площади. Пиратов повесили, зрелище окончено, пора расходиться.
– Ты следующий, – бросил командор Левассару и позвал стражников.
***
Для торговцев день удался. До полудня товар так и шёл. Расхватывали всё: от цветастых платков до сушёных скорпионов на палочке. Один незадачливый господин даже купил горсть гвоздей, как будто больше их взять негде, кроме как на центральной площади во время выходной ярмарки.
Воришкам тоже везло. Во время казни на площади яблоку было негде упасть, и «щипач» Рони с десяток кошелей точно стащил. Ещё умудрился прихватить медную брошь, обгрызенный карандаш, завёрнутый в бумагу нюхательный табак и щипцы для колки орехов.
Толпа расходилась медленно – народ никак не мог успокоиться и обсуждал казнь пиратской шайки. Одним – по больше части женщинам и сердобольным старикам – висельников было жаль; другие же радовались, что пиратов в море стало меньше. Хозяева же близких к площади таверн с ума посходили от счастья: прохладное пиво под болтовню и споры продавалось отлично.
И стоило только торговцам и трактирщикам начать подсчитывать прибыль, как им подкинули ещё один подарок. Четверо стражников поднялись на эшафот и сняли тела двух повешенных пиратов, расчищая место. Затем прикатили широкую бочку, а прямо над ней обновили верёвку. Широкоплечий палач вновь занял своё место и стоял, не шелохнувшись, ожидая, когда приведут долгожданную жертву.
Подвыпившая толпа долго ждать себя не заставила, волнительно загудела и поспешила в первые ряды перед висельницей, толкаясь и препираясь грубым словцом. Приличия никто не соблюдал: слишком жирна была верёвка для простого разбойника, а, значит, казнить должны были рыбу покрупнее. Тем более что и двери на балконе Адмиралтейства распахнулись, и вслед за стражниками к толпе вышли командор и его помощники.
Со стороны казалось, что Александр Хиггинс постарел. Нет, конечно, все знали, что недавнее ранение в ногу не могло не оставить следов. Но хромота хромотой, но не могла же она прибавить командору на лицо лет этак пять-десять? Дело было в чём-то другом...
Его помощники, один – худой и длинный, другой – крепкий и в теле, помогли Хиггинсу занять кресло в центре, а сами устроились по бокам. Оба сидели тихо и смирно, потом второй подался чуток ближе к командору и начал что-то нашёптывать на ухо. Хиггинс внимательно слушал и с каждым новым словом всё сильнее хмурился. Потом жестом остановил помощника и кинул пару резких слов. Помощник сразу отпрянул назад и отвёл взгляд в сторону.
