Через несколько минут дверь открылась снова. Капитан Хардфорд вошёл бесшумно. Его лицо было маской учтивой сдержанности, но в глазах, мельком скользнувших по мне, читалась глубокая усталость и словно вновь открывшаяся старая рана. Он молча прошёл к своему креслу у дальнего края ложи и сел, устремив взгляд на занавес, за которым уже готовился к началу второй акт. Ни слова. Ни упрека. Ни вопроса. Только тяжёлое, почти осязаемое молчание, заполнившее пространство между нами.
Я пыталась смотреть на сцену. Мисс Кембл вновь блистала, мистер Бартли вызывал смех зала своими выходками. Но для меня всё это было словно за толстым стеклом. Слова пьесы расплывались в бессмыслицу, жесты актеров казались неестественными. Каждая шутка падала в пустоту. Я лишь чувствовала его присутствие рядом: напряжённое, непроницаемое, раненое.
Мои пальцы сжимали и разжимали складки платья, веер лежал забытый на коленях. Время тянулось невыносимо медленно. Каждый смех из зала был уколом, напоминанием о нормальности, от которой я была так далека. Я украдкой взглянула на мужчину. Его профиль был резок и неподвижен, взгляд прикован к сцене, но я знала — он не видел её. Он видел только то, что я натворила.
Когда, наконец, опустился занавес и раздались аплодисменты, я почувствовала не облегчение, а новую волну страха. Миссис Торнтон встала, поправляя шаль. Капитан тоже поднялся — он помог миссис Торнтон накинуть накидку, затем взял свою шляпу. Я замерла у двери, чувствуя, как дрожь поднимается изнутри. Он собирался уйти, не сказав ни слова. Нельзя было допустить этого. Не так.
Когда он повернулся к выходу, я сделала робкий шаг вперёд. Сердце бешено колотилось, дыхание перехватило. Я протянула руку, едва коснувшись кончиками пальцев его плеча.
— Капитан…
Он остановился как вкопанный, но не обернулся сразу. Плечо под моими пальцами напряглось, затем мужчина медленно повернулся. Его глаза встретились с моими. И в них не было ни гнева, к которому я готовилась, ни холодной отстранённости. В них была мучительная, невыносимая боль. Глубокая, как та рана в его душе, о которой я догадывалась, но никогда по-настоящему не понимала до этого момента.
— Зачем? — спросил он тихо, хриплым голосом, будто лишенным всякой силы. — Зачем вы это сделали, леди Элиза? Вы же были у него. В ту ночь. Правда?
Я не могла солгать. Не перед этим взглядом. Я лишь молча кивнула, чувствуя, как предательские слёзы застилают глаза.
— Именно из-за вас… из-за вашей просьбы… он отказался от дуэли? — он сделал паузу, и, казалось, каждое слово давалось ему с невероятным усилием. — Неужели… неужели я в ваших глазах выгляжу настолько немощным? Настолько старым и слабым, что нуждаюсь в защите юной девушки? — голос его сорвался на последних словах. — Что вы рисковали собой… своей репутацией… всем, что у вас осталось от родителей… ради меня?
Его взгляд, полный этого немого вопроса, этой жгучей обиды за свою якобы слабость, был хуже любого осуждения. Я открыла рот, чтобы возразить: «Нет! Не потому, что вы слабы! Потому что я не могла допустить, чтобы вы погибли из-за моей глупости! Потому что вы стали… важны!», но слова застряли комом в горле. Слёзы хлынули ручьем, заливая щёки.
