Очерки по истории советской науки о древнем мире - страница 2

Таким образом, уже два приведенные нами примера крупных ученых – исследователей древности позднесоветского времени позволяют сказать, что, независимо от степени соответствия их построений установкам марксизма, оба они являлись убежденными позитивистами. Думается, что то же самое может быть сказано и о большинстве бывших их современниками серьезных исследователей древности, включая и тех, кто не особо задумывался об этом, подобно господину Журдену, не задумывавшемуся о том, что он говорит прозой. Между тем с принципиальной точки зрения речь идет о серьезной методологической позиции, истоки которой уместно обсудить подробнее. На протяжении ХХ века отечественная наука о древности, в отличие от медиевистики, не испытала влияния тех «смен вех» в сфере методологии, которые происходили в западной науке. Самое простое объяснение этого можно было бы свести к изолированности советской науки в целом от «буржуазных ересей» и к чрезмерной занятости историков древности объективно трудоемкой работой со сложным материалом источников, не оставлявшей времени для методологических исканий; однако дело оказывается сложнее. Основоположник петербургской школы египтологии, предложившей совершенно оригинальную теорию нетождества древнего и современного сознаний, Ю. Я. Перепелкин был знаком с концепцией структурализма, казалось бы, решавшей аналогичные задачи, но относился к ней иронически [7]. По его мнению, развитому его последователями (в особенности А. О. Большаковым [8]), освоенный им фундаментально материал древнеегипетских источников не давал оснований заподозрить древних людей, вслед за структуралистами, в принципиально иной аксиоматике и логике мышления, чем у людей современных: дело сводилось лишь к тому, что древние люди на своем этапе постижения окружающего мира разграничивали явления собственного опыта иначе, чем мы (например, зачисляя в категорию объективных явлений сны и спонтанные воспоминания) [9]. Стало быть, позиция позитивизма, по существу, лежащая в основе исследований петербургских египтологов, была избрана ими вполне сознательно, на основании исследовательской практики, а не по незнакомству с ее альтернативами. Тем не менее какие-то истоки у этой позиции, безусловно, должны быть, и тут думается в первую очередь о наследии, которое советская наука получила от предшествующего ей дореволюционного этапа. Это наследие включало как раз установки классического позитивизма, еще не поколебленные неокантианским постулированием различий между «номотетическими» и «идиографическими» методами исследования, причем в дальнейшем интенцию на всеобъемлющую классификацию материала и постулирование на этой основе законов функционирования и эволюции как природы, так и общества вполне поддерживал и официальный марксизм с его наукообразной формой.

Надо думать, сторонники позиции А. Я. Гуревича сказали бы, что это-то и плохо. Однако сама эта позиция, не столь удивительным образом, учитывая принадлежность занявшего ее ученого к медиевистике, может быть описана в категориях классического спора об универсалиях: марксисты в этом споре занимают место сторонников реального существования универсалий, а Гуревич – крайнего номиналиста, отрицающего их существование вообще. Вместе с тем в исторической науке есть понятия и общезначимые наблюдения, действенность которых нет смысла отрицать. Необязательно вводить понятия способа производства и общественно-экономической формации, но, так или иначе, определенные отношения между людьми описываются понятиями рабовладения, сельскохозяйственной ренты (свободной или сопряженной с принуждением) и наемного труда. Нет смысла спорить с тем, что, хотя конкретные формы этих отношений различаются (один и тот же «феодализм», безусловно, не существует в России XV и XVIII вв.), но преобладание одной из них оказывает влияние на облик общества в целом, а в ходе исторического процесса происходит их смена. Нет сомнения, что государственность в тех или иных конкретных природных условиях может возникнуть лишь при формировании определенной материальной основы, а смена индустрийных эпох (медно-каменного века бронзовым, бронзового – железным) серьезно меняет облик общества. Можно считать примитивным марксистское понятие «надстройки», но некуда уйти от того факта, что духовные процессы, описанные К. Ясперсом при помощи термина «осевое время», происходят лишь в обществах железного века, а их предпосылки появляются не раньше эпохи поздней бронзы. Очевидно (и эту закономерность, кстати, игнорировавшуюся изначальным советским марксизмом, хорошо показал И. М. Дьяконов), что схожие природные условия развития древних обществ порождают и принципиально схожие их особенности. Можно вслед за рядом современных историков оспаривать роль революций в прогрессе Нового времени и вслед за М. Вебером признавать значение «протестантской этики» в становлении предпринимательской экономики, однако несомненно, что приобретение ею всеобъемлющего характера, с исключительным использованием наемного труда и взаимодействием с широкой массой потребителей, происходит лишь на основе машинной индустрии. Разумеется, мы не собираемся суммировать на этих страницах наше методологическое кредо; однако нам представляется, что приведенные утверждения, в основе которых лежит множество наблюдений над разными обществами, и отражают закономерности, совокупность которых составляет общий ход исторического процесса.