Очерки по истории советской науки о древнем мире - страница 4

Небольшой второй раздел нашей работы посвящен сюжетам истории советской науки 1920-х гг., когда, до формирования официозной марксистской концепции всемирной истории, в ее исследованиях еще был возможен относительный методологический плюрализм. Заинтересовавшие нас искания С. Я. Лурье представляются нам скорее тупиковыми, хотя в конечном счете именно их направление получило независимое развитие в мировой египтологии; исследовательский же опыт Д. А. Ольдерогге, напротив, кажется предвосхищением лучших достижений этой науки уже в середине ХХ в.

В третьем разделе нашей книги рассматриваются вехи научного пути такого крупнейшего представителя науки о древности 1910–1960-х гг., как египтолог и ассириолог академик В. В. Струве. При оценке этого пути в целом лучше всего начать с конца и посмотреть на его результаты: нет сомнений, что без усилий Струве не оформилась бы та плеяда ленинградских востоковедов, которая обеспечила отечественной школе равноправие, а в некоторых вещах и лидерство в мировой науке 1960–1980-х гг. Оценки Струве, известные по мемуарной литературе, мягко говоря, не всегда обнаруживают к нему симпатию: «человек добродушный, но не добрый», «всегда в душе шахматист», «был не так построен, чтобы спорить с членом ЦК», – лишь некоторые его характеристики, приведенные в мемуарах И. М. Дьяконова [10]. Вместе с тем начало его пути дает ясное представление о том, что крен исторической науки начала ХХ в. в сторону «соцэка» был сам по себе связан вовсе не с влиянием марксизма, а имел более широкие предпосылки в ситуации этого времени. Примечательна связь построений Струве с концепцией крупнейшего теоретика истории конца XIX – начала ХХ в. Эд. Мейера – в плане сначала ее восприятия, а затем опровержения. Следование Струве в его теоретических выкладках 1930-х гг. за меняющейся идеологической конъюнктурой очевидно, однако мы убеждены, что в тогдашней ситуации это был не самый тяжкий из возможных грехов. Его работы данного периода служат ярким примером того, как оформлялись исторические концепции, тесно интегрированные в идеологию советского марксизма, и какую роль при этом мог сыграть академический ученый, карьера которого началась еще в дореволюционное время.

В статьях, составивших четвертый раздел книги, речь идет о двух ситуациях 1940-х гг., в которых ученые, занимавшиеся древностью, оказались во взаимодействии с властью. Для одного из них – египтолога М. А. Коростовцева – это взаимодействие было скорее вынужденным, и он старался обратить его на пользу науке; другой – его коллега В. И. Авдиев – весьма охотно использовал его в собственных карьерных интересах и не слишком жалел, что при этом ставил под удар целое научное направление, представленное ленинградским Институтом востоковедения. В данных «кейсах» ярко проявились не только личные черты этих ученых и излом судьбы одного из них, но и зависимость развития науки и ее институтов от политической конъюнктуры – черта, свойственная не только советской науке, но, по понятным причинам, сказывающаяся в ее истории особенно драматично.

Легко заметить, что хронологическое распределение материала в статьях, составивших эту книгу, довольно неравномерно: к истории науки позднесоветского периода 1960–1980-х гг. мы обращаемся в тех случаях, когда в это время завершались начавшиеся ранее историографические процессы, и прежде всего мы делаем это в статьях, вошедших в первый, теоретический, раздел книги. Это соответствует практике других исследователей отечественной науки о древности, мало обращающихся к конкретным эпизодам научной и личной биографии ученых позднесоветского периода: материалы, связанные с такими эпизодами, редко выходят за пределы домашних архивов, и кроме того, трудно избавиться от ощущения, что этот этап слишком тесно связан с современным, чтобы относиться к нему как к предмету исследования в точном смысле слова. Характерным образом, И. М. Дьяконов в уже упоминавшихся содержательных воспоминаниях уделил своей жизни после 1945 г., наполненной наиболее активной научной работой, и характеристикам тех людей, с которыми в это время его сводила жизнь, лишь одну, довольно схематичную главу.