Слово Безмолвного Кэйлу изменяет ткань бытия. Однажды он шепнул о погибели, и в тот же миг все вокруг тронуло тленом. Хитродей создал для этого слова особый ларец, который, по слухам, отныне заключен в самых потаенных недрах утеса Морниар.
– «Предания о Владыках». Друми. Примерно 6 ц. 154 г.
Утес испустил долгий вздох. Вой его прокатился по катакомбам, где за каждым углом обитало Безмолвие.
Семя отмыли и одели в торжественное, отороченное мерцанием облачение из лунного света, что так шло к серебряным прядям и неестественно бледным глазам.
Как и прежде, по длинным туннелям, по телу утеса Морниар первой шагала непорочная фигура Девы-Матери с фонарем в сухощавой руке, а по пятам за ней следовал королевский отпрыск. Вскоре они достигли двойных арочных дверей, окованных поперек железными штырями. Фонарь нырнул под мантию – полотнище сумрака вмиг сшило края, Безмолвие заговорило немым шепотом – и вынырнул вместе с другой рукой, держащей древний бронзовый ключ с причудливыми узорами на основании. Дева-Матерь неторопливо вставила его в скважину.
Двери распахнулись, и тут она почему-то скользнула в тень, предоставляя подопечного самому себе.
Впереди простерлась обширная зала с ковровой дорожкой переменчивых красок – она вела к пьедесталу с престолом, на котором восседал Верховный Владыка.
– Подойди же, кровь моя, – приказал он, и дитя повиновалось.
Зала была поистине огромной, но будто излишне пустой, необставленной. Скудное убранство придавало ей строгости, преисполняя ощущением, что рядом – высшая сила. Вдоль колонн по обе руки горели светильники, высились громадные скульптуры Владык-стражей с тремя руками и заостренными книзу масками. В тенистых альковах слева и справа висели гобелены, изображения на которых как будто шевелились. Семя безразлично рассмотрело вышитые вихри драконьего огня, что медленно захлестывают волной несчастных смертных. На другом гобелене смертные явились вознести дары Верховному Владыке, третий повествовал о каком-то прошлом Семени. А вот огненный и морозный рыцари рассекают гобелен на пламенную и ледяную половину.
Сиэли, то живое дерево с арены, высилось нагромождением скрюченных ветвей подле королевского престола. Напротив толпились зерубы-вороны, что изучали Семя, а правее всех стоял великан, живая дозорная башня, в плотном, застегнутом до верха плаще и маске чумного врачевателя.
Ниже у пьедестала находился кто-то раздутый, с кожей цвета бледно-зеленой топи – без рта, зато со щупальцами, что копошились как бы сами по себе. Глаза его – точно россыпь больших черных бусин.
Последнее существо, совершенно нагое, было бы одного роста с монаршим отпрыском, если бы не кривые рога на лошадиной голове. Они колыхались, ветвились во все стороны, как ветвится тракт, чтобы соединиться с соседними дорогами. Кожа была нежно-розовая, а ноги кончались копытами. Нос – точно как у коня, только без волосков; толстый у основания хвост истончался книзу, оплетая копыта.
Семя подступило к престолу и возвело глаза на Владыку – своего отца.
Верховный Владыка переменился. Горящий золотом диск глаза погас, истлел: правая глазница чернела пустотой, зато прежде мертвая левая отныне таила тусклое око сумеречного света, точно лучистый камень, избавленный от своего сияния.
Невозмутимое Семя едва ли заметило, что отец еще не удостоил его прямым взглядом.
