– А вот так! Я как-то насмелился, спросил. А он: на хер, говорит, он мне нужен, зрение портить! Мне если надо – у меня помощница есть, напечатает. А дела, говорит, решаются людьми, а не этими вашими… Как-то назвал еще так… Искусственными интеллектами, что ли. Я, говорит, пока человеку в глаза не посмотрю да нутром его не почую, ни копейки ему не доверю.
– Надо же… – протянула официантка.
– Да, Светик, – подтвердил Костя. – Еще один ходит, победнее, но тоже… У него портфель кожаный, и там документы, документы… Тот говорит, а как по сканам этим вашим увидишь, подлинный ли договор? Или печать не поддельная? Он вроде, я понял, адвокат, причем непростой какой-то, – бармен поднял голову и посмотрел на увлеченно вырывающих друг у друга из рук телефон клиентов за вторым столиком и кивнул Свете: – Иди давай, посмотри там, что и как, послушай, интересно же. Давай-давай, детка!
Света, поправляя белую блузку, послушно двинулась в сторону необычных во всех отношениях мужчин:
– Все в порядке? – улыбнулась она. – Как вы тут?
– Все хорошо, Светлана, – белозубо улыбнувшись в ответ, сказал лысый. – Несите, наверное, горячее. Да, Лёх? – обернулся он к другу.
– Конечно, несите! – обрадовался тот.
Света ловко поменяла пепельницу, успев заметить на экране телефона лицо красивой женщины. Подойдя к стойке, незаметно подняла вверх большой палец правой руки: «Во!» Костя кивнул, словно подтверждая: «Я так и думал».
Агата открыла входную дверь своим ключом и, войдя в квартиру, позвала:
– Мам! Мама! Ты дома?
Ничего не услышав в ответ, девушка, тем не менее, поняла, что мать здесь: из кухни доносились какие-то приглушенные звуки – то ли смех, то ли всхлипывания. Агата скинула кроссовки один об один, не развязывая – привычка, за которую вечно получала от матери, – прошла на кухню и остолбенела. Она никогда за всю свою двадцатидвухлетнюю жизнь не видела, чтобы человек так рыдал. Ее мама, Екатерина Николаевна Мороз, сидя за кухонным столом и уронив голову на скрещенные руки, не просто плакала – она выла.
«Человек не может издавать такие звуки», – с ужасом подумала Агата и кинулась к ней:
– Мама! – закричала она. – Мамочка, что случилось?
От ее быстрых движений на пол со стола улетела какая-то бумажка, девушка словно в замедленной съемке увидела, как она планирует, и обратила внимание, что бумажка выцветшая, как будто лежала долгие годы забытая, например, в книге.
– Подними, – замогильным голосом произнесла мать. – Бумажку подними.
Она оторвала голову от стола, и Агата увидела, что лицо ее опухло от слез, а глаза сделались словно щелочки.
– Мама, да что такое-то? – поднимая из-под стола листочек, снова вскрикнула Агата. – Что? С Региной что-то?
– С твоей бабкой все в порядке, – монотонно ответила Катя. – Ты прекрасно знаешь, она еще нас с тобой переживет, потому что всю кровь нашу выпьет…
– Тогда почему ты так рыдаешь?
– Прочти, – сказала она и показала на бумажку. – Прочти это, Агата, – после чего снова уронила голову на руки и завыла.
Агате сделалось страшно: она решила, что мать сошла с ума. А что, думала она, и очень даже запросто. С такой нервной работой, да еще Регина ежечасно мозг выклевывает – к старости стала совсем невыносимой, капризничает, требует внимания… Девушка стала читать:
– Nescio… Что за черт! Это по-латыни, мама! Quam spirare sinete… Чего-чего? – Агата была студенткой Медицинской академии имени Сеченова в Москве, перешла на пятый курс, посему латынь была ей, мягко говоря, знакома. – Не дышу… не дышать… Не знаю… Погоди…
