– Не трудись, доча, – все тем же помертвевшим голосом сказала Катя. – Я уже перевела. «Я не знаю, как дышать без тебя».
– Что это? – изумленно спросила Агата, подняв свои черные – такие черные, что зрачков не видно, – глаза на Катю.
– Это написал один человек, детка…
– Я понимаю, что не конь, мама! – возмущенно воскликнула Агата. – Конь со своим копытом так не напишет, даже если очень захочет. И?
– А я его очень любила… – губы ее снова поползли куда-то в сторону. – А он… Ушел…
– Мам, да что ж такое-то, а? – Агата торопливо налила в стакан воды из кувшина. – На вот, сейчас же выпей! И валерьянки накапаю, погоди! Сорок капель.
– И я всю жизнь считала, что он меня бросил, а он… оказывается, написал… – рыдала Катя. – Написал! А я нашла… Только что… Двадцать лет коту под хвост! – закричала она. – Двадцать с лишним лет прошли просто так!
– Мама! Немедленно прекрати плакать! – попыталась вразумить ее Агата. – Мне страшно, что ты так рыдаешь!
– А мне хочется в окно выйти, доча, – неожиданно спокойным голосом ответила Катя, и Агата замерла от ужаса. – Вот просто взять и выйти. И если ты расскажешь обо всем этом хоть одной живой душе…
– Я никому не собираюсь ничего рассказывать! – девушка была напугана не на шутку. – Мама, объясни, наконец…
Катя несколько раз глубоко вздохнула, унимая рыдания, выпила валерьянку из рюмки, которую подала ей дочь, и, наконец, более или менее спокойно начала рассказывать.
– Мы с ним встречались, недолго…
– Когда? – перебила ее Агата. – Я уже была?
– Нет, донь, это было… еще до твоего рождения, – ответила Катя и продолжила. – Я очень, очень его любила. Он был такой… такой необыкновенный человек…
– Какой? Мама, пойдем, ты приляжешь, – вскинулась Агата. – Ну чего мы на табуретках этих…
– Пойдем, – согласилась Катя и заволновалась. – Где записка? Дай мне.
Агата протянула ей выцветший листочек, и Катя торопливо схватила его:
– Я уберу это сначала…
Они пошли в спальню, и Катя первым делом упрятала бумажку в шкатулку, а шкатулку – в ящик комода.
– Ну и? – поторопила ее дочь. – Ложись давай, а я рядышком…
Когда они улеглись, обнявшись, на Катину кровать, та снова начала рассказывать, изредка всхлипывая:
– Вот. Он такой был, знаешь… И добрый, и умный, и с юмором в порядке, и понимающий все… Бывает так, что с человеком на одной волне, объяснять ничего не надо: скажешь, а он только кивнет, потому что думает так же, как ты. Красивый…
Агата слушала, затаив дыхание.
– Очень, как сейчас говорят, харизматичный мужчина, хотя тогда мы, конечно, совсем молодые были, но все равно – мужчина. Сильный, смелый, самостоятельный.
– Но, мам, почему тогда?
– Погоди, девочка моя. Дай мне поговорить о нем… Никто про него не знает, Агата, никто.
– А тетя Аня с тетей Машей? – удивилась та.
– Они не знают, – спокойно ответила Катя.
– Мама, как?! – поразилась Агата. – Я всегда думала, что у вас нет секретов…
– Ну вот, как видишь, один есть, – вымученно улыбнулась Катя. – Много было причин, по которым я так и не рассказала им про этот свой роман. Сейчас это уже неважно. Просто было лето…
1993 год
То лето будто и не начиналось вовсе. В начале мая установилась погода, не похожая ни на что: небо было серое, деревья, вроде бы распустившиеся, но словно не до конца, – тоже серыми. Листья на них очень быстро из нежно-зеленых стали пыльными, серыми, тусклыми… Дождей не было, но постоянно казалось, что эти серые облака вот-вот превратятся в грозовые тучи, и начнется ливень, и не теплый, веселый, каким положено быть летнему ливню, а холодный, затяжной, с ветром, заворачивающим наружу края зонтов. Так прошел май, перемежая эту серую погоду сначала «черемуховыми» холодами, потом – «сиреневыми», когда приходилось доставать с антресолей оптимистично запакованные в коробки демисезонные сапоги и, выходя из дома, заматывать шею теплым шарфом.
