Октябрический режим. Том 2 - страница 44

Еп. Митрофан сравнил волостной суд со старым деревом-великаном, плодами которого пользовались многие поколения. «Срубить его с корнем и на месте его посадить новое молодое деревцо, сказал хозяин, который, кстати, до сих пор мало жил дома и привык питаться иностранными фруктами. И вот, гг., готов погибнуть великан и на его месте потянется новое, тощее деревцо, правда, из хорошего питомника; но вопрос в том, выдержит ли оно все невзгоды, привьется ли оно на почве, не всегда благодарной?». Волостной же суд «продолжает до сих пор творить свою мужицкую правду, правда, подчас, быть может, не совсем толково, но у него есть оправдание: вы не давали ему надлежащего руководителя. Теперь под тяжестью невзгод он готов зачахнуть, но, гг., корни и ствол его еще здоровы, и не сослужит ли он нам еще свою службу, как он служил многовековую службу русскому народу, если приложить к нему хотя небольшое попечение и заботу? Ведь рубить сплеча не хитро, но срубленное не отрастет. … Ведь не можем же мы поставить насмарку всю прежнюю жизнь русского народа, ведь не можем же мы сказать, что он до сих пор не умел жить, не умел управляться – а создал такое государство».

Шубинский не соглашался с владыкой относительно возраста волостного суда: «волостной суд 1889 г. возник 12 июля 1889 г., а в 20 лет развесистые дубы в России не вырастают, в особенности при таких садовниках, как волостные писари и земские начальники».

Мировой суд

В пользу мирового суда, безусловно, говорит наличие интеллигентных судей с хорошим жалованьем. Можно было надеяться, что в этом суде не будет верховодить писарь и что судья не будет пить с одной из сторон накануне заседания.

Не тот, что прежде

Гримм делился своими воспоминаниями о прежнем мировом суде: «Я видел, как мировые судьи в деревне пользовались громадным авторитетом у населения. К ним шли крестьяне со всякой своей бедой; крестьяне обращались к ним, как к третейскому суду, и даже по тем судебным делам, которые были подсудны не мировому судье, а волостному суду. При мне крестьяне, обращаясь к мировому судье, говорили: батюшка, разбери ты наше дело, а не передавай его в волостной суд» (оратор сразу оговорился, что речь о дореформенном волостном суде, действительно никудышном).

«"Пойду к мировому" – это были грозные слова, перед которыми нередко умолкали самые упорные нарушители мира и спокойствия», – говорил министр юстиции во II Думе.

Чтобы получить право обратиться в мировой суд, крестьяне то и дело прибегали к искусственному увеличению суммы иска для превышения установленного 100-рублевого порога.

Неудивительно, что в глазах интеллигенции мировой суд 60-х гг. был овеян романтикой. Но не поздно ли было к нему возвращаться в начале XX века? Два умных человека – Капустин и Маклаков – в одном заседании говорили о том, почему это возвращение не так-то легко.

Капустин, будучи человеком немолодым, еще помнил начало прежнего мирового суда. «Действительно, этот мировой институт того времени являлся воспитателем понятий о законности, понятия о праве и гуманного отношения к крестьянству и ко всем, так сказать, нижестоящим людям». Но в те годы мировыми судьями были местные землевладельцы. Теперь на эти должности землевладельцев не найдется.

Молодой Маклаков не помнил начало мирового суда, но своим острым умом без труда проник вглубь этого явления: «Что такое он был, этот первый судья? Он был первым, которого увидел только что освобожденный от крепостного права народ, он был первым помещиком, который был уже не крепостник, он был первый из начальства, но начальство не старого типа, он был первым судьей, но судьей не старой закваски. И когда эти судьи не оскорбляли народа, когда они воочию показали равенство всех пред законом, говорили вчерашнему рабу «вы», сажали рядом с генералом и отправляли правосудие у всех на глазах, то все, это видевшие, чувствовали то умиление, ту веру в будущее, то сознание, что делается что-то благое и крупное, ту надежду на лучшее время, которых, гг., мы не переживали, которое, быть может, мы все увидали бы в том случае, если бы после 17 октября наша власть была не ходячей насмешкой над основами манифеста». Теперь же этого мало, и реформа покажется подчинением крестьянства дворянству.