— Что случилось?!
Быстрый осмотр: повреждений нет, крови нет, посторонних нет. На столе следы готовки, испачканная кастрюля. Вилка, нож, тарелка. Порезалась?
— Катя, говори!
Она шмыгала носом и ничего не могла сказать. В ее голове царил такой хаос, что я ничего не понял. Что-то связанное с едой. Что-то трагическое. Горе, ужас, страх, безысходность.
Опять осмотр. Кисти рук — целы. Ступни ног в мягких туфлях. Вышитый домашний халат — порезов не вижу.
— Яр, я... Ты так устал вчера... Я хотела тебя порадовать... — с трудом произнесла она.
— Так, — кивнул, придерживая жену за подбородок, который она все пыталась опустить. Хочу видеть лицо.
Щеки мокрые, глаза несчастные, губы дрожат. Я готов убивать. Кого?
— ...хотела порадовать и решила приготовить тебе оладушки, — всхлипнула. Реснички слиплись от слез, намокли.
— Дальше, — нетерпеливо кивнул, сдерживая желание прикрикнуть.
«Говори!!!»
— А потом я не удержалась и все съела! Не смогла остановиться! Я ужасная, ужасная жена! — отчаянно сообщила Катя и окончательно расплакалась.
Начало проясняться.
Щемящая тоска странно смешалась с нежностью, а тяжесть в груди — с облегчением.
Ах, птенчик-птенчик... Сейчас я сам расплачусь.
Выдохнул.
— Ты прекрасная жена. Ты меня очень порадовала, — серьезно произнес, привлекая к груди безутешно рыдающее создание. Круглый живот упирается в меня, и я поглаживаю его тоже.
Я не шучу. Очень рад. Почти счастлив.
Но не отказался бы от стакана воды.
Пошарив глазами по столу, нащупываю кувшин и, не отпуская жену, жадно пью прямо из горла, роняя несколько капель на русую макушку.
— Неправда! Ты меня успокаиваешь! — не поверила, негодующе стукнула меня кулачком и тут же погладила. Заботится.
— Успокаиваю и говорю правду, — оторвавшись от кувшина, уверил, ощущая, как меня отпускает, и на губах расползается преступно широкая улыбка. — Клянусь, я порадован. Очень благодарен, что ты хотела позаботиться. Рад, что испекла оладушки. Доволен, что они оказались настолько хороши. Мне абсолютно нравится, как ты готовишь.
— Правда? — она с надеждой подняла заплаканные глаза.
Моя заботливая зеленоглазая красавица. Смотрю на нее секунду.
Губы.
Вместо ответа поймал губы.
Целовать. Целовать. Целовать. Целовать. Целовать, пока не поверит. Мой птенчик, стоит тебя сутки не целовать, как ты начинаешь расстраиваться, да? Я виноват.
Ее губы мокрые, подпухшие, и от слез солоноватые, но одновременно как всегда сладкие. Не хочу отрываться, хочу погрузиться глубже в эту податливую мягкость, забыть обо всем, что творится снаружи, быть со своей единственной, сосредоточиться только на ней. Целую и вещаю ей все, о чем непросто говорить вслух. Слова грубы. Мысли же касаются мыслей, словно самый нежный пух:
«Прости, что оставил так надолго. Прости, что ты не все знаешь. Прости, что огорчил. Я соскучился. Ты — моя радость. Я люблю твои губы. Я люблю тебя».
Ее руки обвивают мою шею, а тихий счастливый всхлип свидетельствует о том, что меня услышали, простили и согласились.
Подхватываю на руки и уношу жену наверх.
Дорогие Читатели. Делясь книгами (слитыми полными версиями платных книг) полюбившихся авторов с другими даже из самых добрых побуждений - вы просто втыкаете нож в спину автора. Однажды он не сможет подняться.
6. Глава 6. Эффект Фаберже
Катя
Все пошло как-то не по плану. По плану в этот момент Яр должен был сидеть за столом и мирно есть оладушки, а вместо этого меня уже заносили в спальню. К такому развороту при настойчивом дневном свете я была слегка не готова. Распахнув ногой дверь, Яр прошел внутрь, но не положил меня на кровать, а поставил на ноги. Сам встал за мной.
