Оседлавшие Пегаса - страница 32
Наполеон усмирил бушевавшую целое десятилетие революционную бурю (1789–1799), а затем пятнадцать лет успешно отражал все поползновения европейских держав покорить Францию и возродить в ней власть Бурбонов.
– Поведение всех правительств по отношению к Франции, – говорил император, – доказало мне, что она может полагаться лишь на своё могущество, то есть на силу. Я был вынужден поэтому сделать Францию могущественной и содержать большие армии. Не я искал Австрию, когда, озабоченная судьбой Англии, она вынудила меня покинуть Булонь, чтобы дать сражение под Аустерлицем. Не я хотел угрожать Пруссии, когда она принудила меня пойти и разгромить её под Иеной.
Словом, в создании могучей армии и успешном отражении семи (!) коалиций иноземцев ничего криминального не было: защита отечества – священный долг любого народа. А все семь коалиций начинали войны с Францией первыми, и Наполеон резонно говорил по этому поводу: «В чём можно обвинить меня, чему не было бы оправдания? В том, что я всегда слишком любил войну? Так я всегда только защищался».
Слова «Аустерлиц» и «Тильзит» долго резали слух каждого русского человека, о чём мы и читаем в следующих строках стихотворения:
В 1812 году русские вполне рассчитались с Наполеоном и за Тильзит, и за Аустерлиц. Это было для поэта в порядке вещей, но он не мог понять, как великий воитель, при его незаурядном уме, решился на такой шаг, как поход в Россию. Уникальные данные императора Франции отмечали многие, даже коварный, лживый Шарль Морис де Талейран-Перигор, ненавидевший Наполеона и пытавшийся организовать его убийство, говорил: «Его гений был поразителен. Ничто не могло сравниться с его энергией, воображением, разумом, трудоспособностью, творческими способностями».
Мысль Пушкина билась над вопросом: кто обуял (затмил) дивный ум прославленного полководца и государственного деятеля? Причин этому было немало, но главная – Индия, как слабое звено цепи британских завоеваний. Наполеон считал Александра I слабым правителем и трусливым человеком, окружённым сановниками, готовыми предать его при всяком удобном случае. О такой возможности царь писал своему главному сопернику: «Земля тут трясётся подо мною. В моей собственной империи моё положение стало нестерпимым».
Очень низкого мнения был воитель в целом и о России: «Варварские народы суеверны и примитивны. Достаточно одного сокрушительного удара в сердце империи – по Москве, матери русских городов, Москве златоглавой, и эта слепая и бесхитростная масса падёт к моим ногам».
Наполеон привык к тому, что европейские государства просили мира после первого же серьёзного поражения. Так, полагал он, будет и с царём, после чего легионы Великой армии хлынут в долины Ганга. Представителю нарождавшейся буржуазии, класса стяжателей, и в голову не могло прийти, что русские с остервенением будут жечь свои города и веси, не сделав исключение даже для старой столицы: