Моя готовность принять внутрь себя Божью любовь не имела ничего общего с искренностью праведников, заслуживающих прощение. Я мог притвориться набожным и покаяться в согрешениях, но боялся навлечь на свою неловкость ещё больше гнева Небес. Как бы отреагировал Бог на грязную ложь не менее грязного человека? Может ли чистый заметить и обличить грязного?
Я выдохнул. Сказанного не вернуть. Я не мог остановить время и возвратиться в тот день, когда за моей спиной М., окунутая в пучину отчаяния, совершила непоправимое. Сейчас мне, как мужчине, представлялось возможным лишь исправить текущее положение и положить конец всемилостивому преследованию.
Я покрутил головой, пытаясь отогнать скверные мысли и надеясь остаться незамеченным. Даже привыкшая к моим чудачествам М. – пусть и не смирившаяся с ними – не смогла бы списать это на секундное помутнение.
Я должен был действовать осторожнее.
Долго рассуждая о мужестве и нужде, я никак не мог собраться и открыть бардачок. Меня удерживала усиливающаяся тревога: кожей я чувствовал открывшиеся глаза, направленные прямо в мой лоб. Между мной и иконой повисла мучительная неопределённость.
Внезапно М. громко вдохнула и схватилась за палец. Момент! Я рассчитывал лишь на свою ловкость: преодолев сомнения, почувствовал прилившую к рукам кровь, быстро достал из бардачка свёрток и припрятал его в карман. Ждать было нельзя. Высшие силы, почувствовав сопротивление, наверняка решат действовать незамедлительно. У меня оставалось совсем мало времени. Пару часов? Пару минут? Когда и откуда ждать беды? Я глубоко вдохнул. Наступала пора сражаться. Я был готов стоять до последнего.
Мой живот остро ощутил подкравшуюся опасность: мышцы скрутило, и спазм побежал к ногам, отзываясь в теле дрожью. Крупные мурашки отличались от тех, что поселились на мне во время почти семейного ужина. Сейчас мечущийся по телу холодок не сулил ничего доброго, в его заточении скучала настоящая трагедия. Я смотрел ей в лицо, прогибаясь в бессилии несмелости. Мне некуда было скрыться. От этой мысли я погружался в экстаз.
Несмотря на боль, я был доволен: всё произошло не зря – в иконе действительно скрывался источник страданий. Когда и кто её проклял? Ещё несколько часов назад я смотрел на неё с благоговением неверующего, крутил в руках, чувствуя едва сохранившийся запах дерева, а сейчас приходил в ужас, ощущая под боком запертую твёрдость.
Я выскочил из машины и помчался в сторону дома. В висках запульсировала кровь, сердце зашлось в животном ритме, над губой выступила солёная горечь испарины. Только бы М. провозилась в машине ещё несколько минут, – должно быть, в её глазах я прослыл бессовестным подлецом. Мне приходилось жертвовать уважением со стороны М. и её минутной радостью ради счастливого будущего. Я не мог позволить кому-либо вторгнуться в мой план. Любопытство М. не сумело бы просто забыть о когда-то существовавшей деревяшке, а вера точно вынудила бы её встать у меня на пути: она бы непременно отыскала полюбившуюся икону и продолжила впитывать её волнения.
Я упустил бы последний шанс исправить ошибки прошлого. Меня бы поглотила слепота чужих предрассудков.
Удастся ли мне пронести лопату мимо замечающих любые перемены глаз М.? Я не мог сжечь икону, позволив её силе рассеяться в воздухе – всё, к чему прикасался застывший взгляд мученика, хранило на себе его след. Если бы в моих лёгких осело прикосновение его внимательности, они тотчас бы обратились комьями осевшего на крови пепла. Моё неверие, моя беспечность подверглись бы внутреннему уничтожению, растворяющему сердцевину кипящей внутри тела жизни – огню осталось бы лишь избавить оболочку от бездушного быта.
