Осколки истины - страница 18

А Лев Георгиевич втянул носом его страх и скрытую ложь.

– По новому указу государя, все частные собрания запрещаются, ежели они созданы с целью пропагандирования антироссийских учений и богу неугодных изысканий. Проще говоря, господа, в церковь надо ходить чаще, а западную литературу читать меньше, – Виктор Евгеньевич полистал книгу на английском языке со звучным названием “Capital. Critique of Political Economy”. Анечка по возрасту женщина за тридцать, худая и с острыми чертами лица, в строгом чёрном платье тут же отобрала издание, спрятала за спину и выкрикнула:

– У вас нет права нас обвинять в чем-либо! – Её черные прямые волосы взметнулись копьями амазонок. Непокорные, заточённые, как и её взгляд. От неё даже пахло пряностями и перцем.

В это время как раз подоспел Путилин, уже без барышни, встретившей гостей в дверях. Беглянку, видимо, уже передал в руки жандармов.

– Всего лишь проверка и допрос. Ничего необычного, уважаемые, – продолжил Рейнбот. – Бывала ли у вас Мария Белозерская?

Выяснить, куда ездила княгиня, труда особого не составило. Поэтический кружок Гумилёва был известен жандармскому управлению и находился под наблюдением. Кружок был молодым, неагрессивным и без чрезмерной активности. Они даже листки издавали под названием “Строфы века”, где нет-нет да и проскальзывали пропагандистские нотки. Держали кружок Гумилёва, как приманку для более агрессивных социал-демократов, но после того, как подтвердились адрес и связь с Марией Белозерской, собрание решено было допросить поголовно. Кроме версии с неверным женихом, версия о заговорщиках была самой реальной.

– Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп?* – прошептала Анна, каким-то мертвым низким страшным голосом, коим и петь-то неприлично. Разве что панихидные марши. Юрьевский лишь на секунду отвлекся на неё и вновь сосредоточился на допросе поэта.

– Так бывала ли у вас Мария Белозерская? – повторил Рейнбот.

– Нет. Она же мертва, – Гумилёв поправил галстук и сглотнул. Мужчина стремительно покрывался красными пятнами.

– Откуда вам это известно? Тело ещё не похоронили, – насмешливо спросил Виктор Евгеньевич, а Путилин многозначительно покачал головой, вытаскивая пистолет.

– Я… – замялся поэт и революционер.

И тут Анечка, все еще прятавшая толстую книгу, бросила ею в следователя. Фолиант долетел до Рейнбота и взорвался, обдавая статского советника фейерверком искр.

Молодые люди тут же понеслись в рассыпную, Лев Георгиевич уложил в первую очередь Гумилёва и только потом посмотрел, что с девушкой. Анечка в черном платье лежала на полу, раскинув руки, из груди её торчало лезвие с рукояткой в форме черепа.

Виктор Евгеньевич поднялся, подошел к женщине, присел возле неё и проверил пульс:

– Нехорошо. На автомате сработал. А она бы пригодилась, – поднялся, вытащил шпагу из жертвы, протер лезвие белым платком и спрятал в стальную трубку, вновь превращая в трость. Сверкнули глазницы черепа. Отдал распоряжение жандармам: – Остальных в карцер.

Синие мундиры быстро подхватили оставшихся революционеров и уволокли в казённый экипаж.

Уже на улице статский советник остановился и закурил сигарету.

– Осуждаете? – спросил у подошедших следователей.

– Ну что вы, это была самозащита, – Путилин отвел глаза. Он, как и Лев Георгиевич не ожидал, что безопасный поэтический кружок может представлять какую-либо угрозу. Но обожжённые брови и подпаленные усы Рейнбота красноречиво свидетельство о заблуждении. Юрьевский отказался от протянутой сигареты. Ему показалось, что шпага статского советника летела не сама по себе, но расспрашивать он посчитал неуместным. Рейнбот продолжил разговор: