– Ладонь, – сказала я вслух. Я разглядывала картину.
– Действительно, так, – рядом я услышала голос Вали и повернулась, – здесь везде ладони. Вернее кисти рук.
Я огляделась. Действительно везде. Большая комната и полумрак. На стенах, черно- белые картины ладоней. Женские и мужские. Детские разных возрастов. Что-то во всем этом и притягивало, и отталкивало одновременно. По телу пробежал холодок, и я потерла ледяные руки, пытаясь согреться.
– Как впечатление? – Валя смотрела на меня внимательно.
– Я пока не могу понять, нравиться мне это или нет, – честно ответила я.
Современное искусство я не долюбливала. Я была воспитана на Третьяковке в Лаврушинском переулке, поэтому старалась пореже попадать на выставки, подобные этой. Мне было приятней по сотому разу идти по знакомому паркету в любимом музее и знать, что вон там за поворотом направо работы обожаемоего Снейдерса. Зависнуть во фламандцах семнадцатого века, сидеть на красной лавочке и болтать ногами.
– Вам стоит посмотреть все работы, и тогда вы сможете погрузиться в атмосферу загадки, – Валя улыбнулась, – хотите кофе?
– Еще как! – почти стуча зубами от холодной обстановки, я была готова на любой напиток в горячем виде.
– Идемте, – девушка схватила меня за рукав и потянула куда-то вглубь помещения. Там, открыв незаметную дверь в углу, мы оказались в маленькой комнатке.
– Тут намного уютнее, – я прищурилась от яркого света.
– Ага, это наша берлога, – засмеялась Валя.
В комнате помещался большой шкаф, стол и четыре стула. В углу маленький диванчик, на котором были свалены пальто и куртки. Единственным достоянием комнаты была капсульная кофемашина. Валя поставила чашку и та зашуршала приготовлением грячего напитка.
– Здесь намного теплее, – я почувствовала, как руки начали согреваться.
– Тут есть батарея, – засмеялась девушка, – а в выставочном зале нет.
– Ну и в темноте, кажется, всегда холоднее, – предположила я.
– Точно, я тоже это заметила.
Кофемашина громко чихнула и остановилась.
– Ваш кофе, – она протянула мне чашку, – значит, вам все-таки не понравилась наша выставка. А почему?
– Ну не то что совсем, – я пыталась сгладить огорчение, читавшееся в лице молодой художницы, – просто это не мое искусство. Я предпочитаю… старье.
– Я тоже люблю Врубеля, а мишки Шишкина, так вообще у бабушки на стене висят в виде ковра, – подхватила Валя, – но продается нынче лучше хиромантия, чем Шишкин.
– Не поверите, но «Утро в сосновом бору» у меня тоже есть, – я продолжала смеяться.– Я понимаю, что сейчас магия и волшебство- это тренды и от этого никуда не деться, – я вздохнула.
– Хиромантия- это не про магию. Все-таки тут есть выраженные на физике человека полосы на ладонях, и от них никуда не деться. Хотя я согласна, какой-то ореол загадочности в этом все-таки есть, – добавила Валя.
– В любом случае- все упирается в вопрос веры, – я отхлебнула кофе.
– Ну да, вы не из тех, кто верит. Это я сразу поняла, когда увидела прямую линию ума на вашей ладони.
– Когда же вы успели? – улыбнулась я.
– Профессиональная привычка, – Валя достала уже знакомый мне ежедневник, – располагайтесь, как вам удобно.
Я села рядом. Пока девушка что-то писала, я разглядывала комнату. Обои в цветочек и пара маленьких подушечек ручной работы на подоконнике. Тяжелая темно-зеленая штора, на которой тонким слоем лежала пыль, поблескивая на свету. Старомодная люстра и тяжелый стол. Такой был у моей бабушки в деревне. Однажды я пыталась его сдвинуть с места, но он так и не поддался.
