– Ты поэтому не фотографируешь больше? Чтобы не вспоминать?
Вопрос застал меня врасплох. Я никогда не связывал эти вещи.
– Я не… – начал было я, но осёкся. – Не знаю. Может быть. Последние месяцы перед смертью Марка я снимал военный конфликт. Возвращался домой с флешками, полными чужого горя, чужой смерти. А потом нашёл его записку.
Соня понимающе кивнула.
– Мой терапевт называет это «замороженным горем». Когда ты застываешь в одной точке и вся жизнь словно останавливается. – Она отставила пустую чашку. – Знаешь, что я делаю, когда становится совсем паршиво? Иду на пляж Паданг-Паданг – знаешь такой? Там нужно спускаться по узкой лестнице между скал. Внизу всегда мало людей. Я сажусь и смотрю на волны. Иногда кричу – так, чтобы перекрыть шум прибоя. Никто не слышит. Это… помогает.
– Кричишь? – переспросил я с удивлением.
– Ага. – Она смущённо улыбнулась. – По-идиотски звучит, да? Но что-то в этом есть… освобождающее. Когда все слова кончаются, остаётся только крик.
Дождь почти прекратился, лишь отдельные капли срывались с листьев.
– Мне, наверное, пора, – сказала Соня, вставая. – Игорь, конечно, мудак, но он живёт недалеко, а я всё ещё плачу ему за комнату.
– Я могу вызвать такси.
– Не нужно, правда. Тут идти минут пятнадцать. После дождя так пахнет… не хочу это пропустить.
Она ушла в дом и вернулась уже в своей одежде, всё ещё влажной, но уже не мокрой. Аккуратно сложила мою футболку и шорты.
– Спасибо, – сказала она. – За чай. И за… всё остальное.
– Это тебе спасибо. За зонт. И за… всё остальное.
Мы оба улыбнулись неловкости этого обмена благодарностями.
Проводив Соню до калитки, я вернулся в дом. Впервые за долгие месяцы он не казался мне убежищем или тюрьмой – просто домом, временным пристанищем на острове, куда забрасывает самых разных людей.
На столе в гостиной лежал мой старый фотоаппарат, покрытый тонким слоем пыли. Я провел по нему пальцем, оставляя чистую полосу на чёрном корпусе. Потом подошел к окну и поднял жалюзи.
Ночь после дождя была кристально прозрачной. Звёзды, обычно скрытые влажной дымкой, теперь сияли с неожиданной яркостью. Луна освещала рисовые поля, превращая их в серебряное зеркало.
Я взял фотоаппарат, проверил заряд аккумулятора – удивительно, но он всё ещё был частично заряжен – и вышел на веранду. Установил камеру на перила, настроил выдержку на максимум и нажал на спуск.
Тридцать секунд абсолютной неподвижности. Звёзды прочерчивали невидимые линии на матрице, рисовые поля впитывали лунный свет. Тишина, прерываемая только стрекотом насекомых и дальним лаем собак.
Когда затвор закрылся, я посмотрел на результат на маленьком экране. Ничего выдающегося – любительская ночная съёмка. Но что-то в этом было. Начало, может быть. Или продолжение.
Я сделал ещё несколько снимков, экспериментируя с настройками, пока не почувствовал, что глаза начинают слипаться от усталости. Завтра будет новый день. День, в котором, возможно, я перестану бежать.
Перед сном я открыл ноутбук и впервые за многие месяцы зашёл на свою рабочую почту. Там было 347 непрочитанных писем. Среди них два от редактора журнала, с которым я работал до отъезда: «Андрей, есть интересный проект на Бали – культурный фестиваль и подготовка к Ньепи. Если ты всё ещё там, напиши».
Я посмотрел на даты – трёхмесячной давности. Слишком поздно для ответа? Возможно. Но впервые за долгое время мне захотелось попробовать.
