Читать онлайн Ольга Камынина - От мира сего

Не от мира сего. Так часто говорят о странных, чудных людях, называют их инопланетянами. Я не инопланетянин. И я человек этого мира. Но я аутист. Кто-то согласится с этим. Кто-то скажет: "Да ладно, хватит придумывать: аутисты – это люди, которые сидят в углу и раскачиваются, аутисты не общаются, часто даже не разговаривают, а если и разговаривают, то они гениальны или имеют сверхспособности, а у тебя ничего такого нет". Родители тяжелых аутистов и вовсе набросятся – понавыдумывали себе диагнозов и дискредитируете настоящих аутистов.

То, что у меня есть странности, признают все и всегда на протяжении моей жизни. Но опять же часто говорят – а у кого их нет, где пределы нормальности? Не умеешь нормально общаться – просто не хочешь этому научиться, тебе удобнее просить кого-то сделать это за тебя. Не можешь решить проблемы с текущим краном или проблемы с электричеством? Это тоже не все могут, В ряде семей этим занимается один человек, а другой и понятия не имеет, как к этому подступиться, ну а с представителями ЖЭКов и вовсе никто не любит общаться. Так что – не придумывай…

Все люди разные. Я росла с этим убеждением и не слишком задумывалась, насколько я отличаюсь от других. Это другие отличались от меня, а я была самая нормальная и обычная. Одно из самых первых представлений о том, что все люди разные, я получила около четырех лет – когда мы из коммуналки переехали в новую квартиру, а напротив нашего нового дома находилась школа-интернат для глухонемых. И мама объяснила мне, что некоторые детки не могут говорить и слышать, поэтому им приходится общаться с помощью знаков и жестов.

Пожалуй, то, что я действительно отличаюсь от других "куда-то не туда", я начала осознавать не школе и даже не в институте, а уже на работе. В перерывах на работе часто шло обсуждение самых различных тем и почти в каждой из них оказывалось, что у всех все было "так", с разными вариациями, а у меня "не так". От возраста и пола собеседников это не зависело. А вскоре еще начались обязательные оценки сотрудников по различным критериям, и у меня очень выделялся не в лучшую сторону балл по "коммуникативности". Начальник начала настаивать, чтобы я что-то с этим сделала. Я привыкла, что если захочешь и поставишь цель, то обязательно научишься чему угодно и взялась штудировать психологическую литературу по общению. Не помогло. От нее переключилась на соционическую. Я изучала книги по соционике, сайты, форумы, пытаясь понять, как же человеку именно с моим социотипом лучше всего коммуницировать.

В итоге книги и статьи помогли мне понять, что, в зависимости от типа человека и его склада характера, могут быть самые разные взгляды на, казалось бы, очевидные вещи. Но все равно чего-то не хватало. Понимание пришло, но только не понимание того, как изменить себя. И вот на одном форуме кто-то намекнул, что личности с моим типом во многом похожи на лиц с синдромом Аспергера. Мне стало интересно, и я пошла по ссылке, чтобы пройти тест. Он показал результат, значительно превышающий норму. Я не поверила и нашла другие тесты. Все давали высокий результат и указывали на аутичность. Это казалось невероятным. Я-то ждала результатов если и повышенных, то где-то на границе нормы, а не тех, которые получила. Начала читать литературу. Что-то было один в один про меня, что-то совсем не подходило. Я же общалась и в детстве, и подростковом возрасте, и во взрослой жизни. Пусть со скрипом, пусть не всегда успешно. И даже если инициатива чаще исходила от второй стороны, но ведь общалась.

Стало интересно сравнить себя с другими, кого знаю. Так как мой круг общения довольно узок, то контрольной группой стали коллеги. Почти все они ради интереса прошли тест RAADS (он единственный был под рукой) и сразу мы все увидели разницу – у них результат колебался в диапазоне 40-70 баллов, тогда как у меня было 157 баллов. Позже ими еще был пройден и тест на эмоциональный интеллект EQ, и снова у них результаты в районе 40-60 баллов, а у меня опять отличается в несколько раз, но теперь уже в меньшую сторону (15-17 баллов).

Решив, что у меня психастенически-шизоидный характер с аутическими чертами, я почти успокоилась. Потом в моей жизни произошли серьезные перемены (умерла мама) и я скатилась в депрессию. На визите у психиатра я жаловалась на депрессию, проблемы со сном, отчаяние. Она расспрашивала меня о жизни, о детстве, школе, о работе. Тогда, 11 июня 2014, и прозвучало слово "аутизм" в первый раз от специалиста:

"Раньше на это внимания практически не обращали, сейчас это называют детский аутизм".

Я была удивлена, что это произошло. Одно дело интернет-тесты и совсем другое мнение психиатра, когда я, про сути, не пыталась озвучить всех своих проблем, а концентрировалась только на текущих. После были еще консультации психиатров. В качестве основных звучали "шизоидное расстройство личности" и "тревожное расстройство личности", но были предположения и о синдроме Аспергера. В конце концов, я решилась пройти международно-признанный тест ADOS-2 на аутичные черты. Опять же я ожидала, что если и будет что-то выявлено, то на грани нормы, но никак не на границе "расстройств аутичного спектра" и "аутизма". Даже если откинуть тревожность в незнакомой ситуации и наслоение депрессивного состояния, то все равно результат казался чересчур высоким. Сомнений не осталось – по всему выходило, что у меня точно синдром Аспергера.

Иногда я читаю или слышу разговоры о том, что только ленивый не находит у себя признаков аутизма и что «Синдром Аспергера» – это в наше время модный диагноз. Но мне непонятно, что крутого и интересного в том, чтобы иметь психопатию? Если бы расстройство, как раньше, называлось аутистической психопатией, многие бы хотели считаться психопатами? Сомневаюсь. Знать или предполагать диагноз, чтобы принимать адекватные меры – это одно, а знать диагноз, и радоваться ему, потому что это нынче круто и модно… Мне это непонятно. Что радостного и крутого в том, чтобы ходить к психотерапевту, пить таблетки для коррекции тревожности, долго пошагово прорабатывать проблемы и создавать алгоритмы для взаимодействия с миром?

Из моего раннего детства можно отметить, что я начала ходить и говорить примерно одновременно, в 9-10 месяцев. Маме так и не удалось вспомнить, что произошло раньше. Вроде как развитие шло нормально, но я очень боялась посторонних, входящих в нашу комнату в коммуналке. Это было необычно, но не слишком – многие маленькие дети боятся чужих. Совсем маленькую меня достаточно было взять на руки и отвернуть лицом в сторону от гостей, чтобы я успокоилась. Сама я хорошо помню, что года в два-три, когда приходили гости, я пряталась за спинку кровати, откуда наблюдала за происходящим. А чуть постарше выглядывала из-за угла в коридоре, чтобы решить – выходить или нет.

В одиннадцать месяцев меня отдали в ясли. Из плюсов было то, что я ходила, говорила, сама умела есть, ходила на горшок, из минусов – я не шла на контакт, другие дети часто обижали, поэтому меня отсаживали от них. Мама предложила воспитателям дать мне куклу и тряпочку, и я была занята этим целыми днями – пеленала и перепеленывала куклу, сидя в углу и никому не мешая. Если я отказывалась от еды, мама велела меня не кормить – от голода за день не умру, а вот если пытаться что-то давать насильно, то тут же срабатывал рвотный рефлекс. В общем, ела – хорошо, не ела – тоже ничего страшного. Главное, что в основном ни в яслях, ни позже в саду не заставляли насильно есть, хотя до сих пор помню, как однажды в садике, уже в старшей группе, из-за того, что не съела суп с гренками, меня долго стыдили. Но этот размокший хлеб в бульоне… Я и сейчас такое есть не смогу. Б-р-р…

И до сих пор у меня есть избирательность в еде. Конечно, ассортимент продуктов, которые люблю или хотя бы могу есть, значительно расширился по сравнению с детством, но вот, например, когда речь о жареном-вареном луке, то лучше просто дать мне умереть. Сижу, выковыриваю его в столовой, где реально. Где нереально, такие блюда даже не беру. Дома только в котлеты и тушеное мясо добавляю. При моих редких визитах родственники до сих пор уточняют, не буду ли против, если они приготовят то или иное. И основной (хотя и не единственный) критерий – именно лук. И это только один из множества примеров. Еще мне хорошо помнится из детства, что соседская девочка часто оставалась у нас обедать, я же, в отличие от нее, у них дома ела дважды – один раз бутерброды с вареной сгущенкой в первом классе и лет в 12 на ее дне рождении. В остальное время меня пугала не только незнакомая еда, но даже незнакомые запахи, доносившиеся с их кухни.

В полтора года произошло неприятное событие – меня с воспалением легких положили в детскую инфекцию. Тогда не было принято оставлять мать с ребенком, и я осталась в больнице одна. Мама приходила каждый день, приносила игрушки, но ей не разрешали видеться со мной. Что произошло, до конца неизвестно, но через несколько дней маму попросили забрать меня домой, потому что медицинский персонал не смог со мной справиться. Родители пришли меня забирать и ужаснулись. Им вывели ребенка, который ни на что не реагировал, не отзывался на свое имя, не разговаривал и безвольно позволял себя одеть. В конце концов, что-то в маминых повторяющихся словах: "Оля, Оленька", – пробудило во мне узнавание, и я повисла на ее шее и не отпускала до самого дома. Несколько раз отец пытался взять меня у мамы, все-таки идти было далеко, порядка двух километров, а ребенок в зимней одежде весит немало, но я вцепилась накрепко. Еле оторвали меня от мамы только дома. В общем, на несколько дней я там полностью аутизировалась и отгородилась от мира. Поскольку курс лечения до конца не прошел, то я так и числилась в больнице, а маме пришлось сидеть со мной за свой счет. К счастью, следующий больничный опыт с госпитализацией был уже в 17 лет, когда я вполне осознавала и понимала все происходящее…

Вскоре после этого появилась новая проблема – непроизвольное мочеиспускание как ночью, так и днем. Когда исключили инфекцию, отправили к психиатру. Она назначила для начала травки и решила, что в карту пока ничего не вписывать, чтобы не испортить мне жизнь в будущем. Все-таки во времена советской психиатрии одна запись могла поставить крест и на учебе, и на всем остальном. С дневным мочеиспусканием удалось справиться довольно быстро, а вот энурез мучил меня еще периодически лет до двенадцати. Задним числом можно отследить, что часто он был на фоне тревожных или возбуждающих событий предыдущего дня.

В возрасте двух-трех лет я была очень послушным ребенком – меня можно было оставить возле лавочки со старушками и быть уверенной, что я никуда не уйду, даже в песочницу, расположенную в двух метрах. Мама смеялась, что я не поддавалась на уговоры старушек пойти поиграть и отвечала: "Мама сказала стоять здесь". Да и старше я была довольно послушна. Например, если мне говорили, что эта книга не для твоего возраста, или что-то в таком духе, я верила, и даже в голову не приходило пойти наперекор или проверить, правду ли сказали. То же было и с косметикой. В детстве я усвоила, что мне рано ей пользоваться, а вот когда наступил тот момент, что уже можно, я пропустила. Так ей и по сей день не пользуюсь, к тому же не нравится.